Он знает, как построить ракетный корабль, и неплохо ориентируется в классической рок-музыке, умеет с нуля выстроить социальное партнерство и профессионально разбирается в тонкостях информационных технологий. На вопросы «Профсоюзного журнала» ответил заместитель председателя ФНПР, создатель уникального аналитического проекта профсоюзов «Социально-трудовые конфликты» Евгений Макаров.
Материал опубликован в "Профсоюзном журнале" № 4, 2017
Макаров Евгений Иванович — заместитель председателя ФНПР. Родился в 1955 году. В 1979-м окончил Ленинградский кораблестроительный институт. Начал трудовую деятельность в Ленинградском производственном объединении «Алмаз» помощником мастера.
1980 г. — мастер, 1982 г. — старший мастер корпусосборочных работ;
1983 г. — заместитель председателя профкома ПО «Алмаз»;
1986 г. — возглавил строительно-монтажное достроечно-сдаточное производство ПО «Алмаз»;
1989 г. — избран председателем профкома объединения;
1991, 1996 гг. — избран председателем Федерации профсоюзов Ленинграда (Санкт-Петербурга) и Ленинградской области;
2000 г. — назначен заместителем (помощником) полпреда президента РФ в СЗФО;
2012 г. — избран заместителем председателя ФНПР.
Действительный государственный советник 2-го класса в отставке. Отмечен тремя государственными наградами, благодарностью и почетной грамотой президента РФ, семью знаками отличия и медалями министерств и ведомств РФ, пятью общественными наградами.
Женат, двое сыновей.
— Евгений Иванович, вы родились в семье офицера, которой была не суждена оседлая жизнь. С каким местом у вас связаны наиболее сильные воспоминания?
— Я родился в Румынии, где служил мой отец. Наша семья прожила там всего несколько лет, но определенные воспоминания и ассоциации остались у меня на всю жизнь. Недавно я был в Молдавии, и когда местные музыканты заиграли молдавско-румынскую музыку, я встрепенулся: это воспоминания детства, хоть и раннего, эта звуковая и языковая среда не чужда мне. Затем судьба отправила нашу семью в Сибирь, в Ялуторовск, потом в Москву, и наконец мы осели в Чечне, в городе Грозном.
Большая часть воспоминаний ностальгического характера у меня связана с Москвой и с Грозным. В столице произошло событие, которое врезалось в память на долгие годы. 14 апреля 1961 года я, шестилетний, потерялся на демонстрации во время встречи Юрия Гагарина. По Кутузовскому проспекту, где мы жили, шла гигантская колонна людей. Я сидел у отца на плечах с флажком и шариком в руках и кричал, как все: «Ура, ура, космос наш!» И так получилось, что кто-то подхватил меня, пересадил на чьи-то следующие плечи, потом дальше, дальше… Хорошо, что отец сообразил, перебежал на другую сторону проспекта и отыскал меня в толпе двумя километрами ниже. Как он говорил, вид у меня был «лихой и воодушевленный».
Возможно, кстати, что это событие и толкнуло меня в дальнейшем в кораблестроительный институт. Как известно, Сергей Павлович Королев, когда проектировал первые космические аппараты, опирался на опыт проектирования подводных кораблей. Это близкие объекты с инженерной точки зрения.
Чечня внесла решающий вклад в развитие интереса к технике. Был Дом пионеров с авиамодельным и ракетомодельным кружком. Был летний военный лагерь в Шали, где отец научил обращаться с АК-47 и СВД, управлять ГАЗ-69 и бэтээром. Были стрелковые соревнования и — одновременно — работа на грозненском радио ведущим «Пионерской зорьки». Был кружок струнных инструментов и собранная из подручных материалов своими руками электрогитара. Курьезный случай произошел в 5-м классе. Нескольким ученикам предложили провести занятия по атеистической пропаганде в школах с детьми преимущественно из чеченских и ингушских семей. Нам прочитали курс лекций, основное содержание которых было построено на критике библейских сюжетов и церковных традиций. Про ислам тогда пособий еще не издали… Помню, чеченские дети сильно удивлялись разоблачению мироточащих икон и самовозгорающихся свечей, так как они их никогда в жизни не видели. Пришлось читать и Новый Завет, и Коран — в сокращении, разумеется. Короче, атеистический проект провалился, но худа без добра не бывает: к 13 годам я, советский пионер, уже знал и мог объяснить символы веры христианства и основы ислама.
— А как же Ленинград, где прошли ваши студенческие годы?
— Это другая глава жизни. В Санкт-Петербурге есть многое, что постороннему человеку вряд ли когда-нибудь удастся узнать. Есть внешняя сторона, туристическая, и многие проводят время в музеях и дворцах, пытаясь понять, что такое Санкт-Петербург. На самом деле, чтобы понять этот город, надо прочитать несколько произведений Федора Михайловича Достоевского и других писателей, знавших нутро Петербурга. Я, бывает, рассказываю тем, кто приезжает в наш город: «Здесь через Сенную площадь пролегал маршрут Родиона Романовича… В этом месте лежал камень, под который Раскольников положил золото старухи-процентщицы. Именно на этой набережной нужно читать повесть “Белые ночи”, чтобы почувствовать замысел автора…» Реальное лицо Санкт-Петербурга — это отдельная увлекательная тема. Мало кто даже из коренных жителей знает, где располагался исторический центр города в петровское время и происходили важнейшие события. Мой любимый район — Петроградская сторона. Троицкая площадь, где было первое деревянное здание Сената, первая книжная лавка, главное лобное место, совсем рядом — домик Петра Первого. Это первоначальный исторический центр. Вокруг этих сакральных мест во многом и строится образ города, в том числе для меня.
Есть и еще одна сторона жизни Санкт-Петербурга, невидимая приезжему, что закономерно. Это заводы, фабрики, институты. Санкт-Петербург, а прежде Ленинград, был и останется центром гражданского судостроения и военного кораблестроения страны. Здесь сосредоточены проектные бюро, главные кораблестроительные верфи, здесь создаются головные образцы судов и кораблей. Для меня важны и открыты все стороны жизни города.
Что касается романтических отношений… В юности приходилось летом ночевать у подножия сфинксов на Университетской набережной, потом идти мимо Новой Голландии через Поцелуев мост… Белые ночи, свидание с подружкой затянулось, а мосты развели… В общем, ничего нового, обычная питерская студенческая жизнь.
— Какой эта жизнь запомнилась вам?
— Студенческая жизнь — это даже не страница, скорее собрание сочинений. В это время все самое лучшее в жизни и происходит. Я учился у великих людей, которые вошли в историю кораблестроения. Проектированию судов — у Виктора Владимировича Ашика, теоретической механике — у Якова Гилелевича Пановко, много было выдающихся преподавателей. Благодаря им я получил качественное техническое образование по специальности «подводное кораблестроение». Значительная часть из того, чем мы занимались после третьего курса, шла по военной кафедре. Мы проходили и теорию, и подготовку моряка-подводника. Включая реальный выход из корабля через торпедный аппарат с применением спасательного снаряжения, всплытие с декомпрессией, борьбу за живучесть в отсеках. Все как в кино, когда моряки, отчаянно применяя разные соленые слова, пытаются заткнуть пробоины, тушат пожар или ремонтируют трубопроводы. Была, разумеется, и плавательная практика, которую мы проходили в 14-й эскадре на ракетной подводной лодке в Лиепае. И именно там мы, курсанты, прошли этап посвящения в подводники: целовали кувалду, пили из плафона забортную воду.
— Это такая примета подводников?
— Это традиция. Моряк получает звание подводника во время первого погружения. Старший по команде набирает забортную воду в плафон, подвешивает кувалду и раскачивает ее. Новичок должен поцеловать кувалду и выпить забортной воды. После чего он может называть себя подводником…
…Но был еще очень важный момент в институтской жизни. Не могу представить себе, каким бы был инженером, если бы не прошел три производственные практики. Первым предприятием, куда я поступил помощником сборщика корпусов металлических судов, был Балтийский завод. Месяц отработал подручным на стапеле у наставника, пожилого кадрового «балтийца». Четвертый курс окончил — добро пожаловать в Ленинградское адмиралтейское объединение, прямо в цех, где собирают субмарины. Чтобы на собственном опыте узнал, как пахнет сварка, что такое сборка, монтаж, все технологические этапы постройки корабля. Следующая практика — на «севера», в Северодвинск, на крупнейшее предприятие отрасли, где строят подводные лодки сериями, в бригаду на стапель в 50-й цех. У меня в трудовой книжке записано, что рабочую профессию я получил на год раньше диплома, став в 1978 году сборщиком корпусов металлических судов 2-го разряда. При выпуске из института я одновременно получил рабочую специальность, диплом о том, что могу проектировать и строить подводный ядерный щит, и военный билет со званием лейтенанта ВМФ — командира трюмной группы. Вот так работала высшая школа…
— Ваша профессиональная биография инженера началась в 1979 году, но буквально через три года вы перешли на профсоюзную работу…
— Это не совсем верно. Моя профсоюзная судьба началась еще в 1975 году. Именно в институте меня вовлекли в различные общественные мероприятия, в том числе в музыкальные проекты. Сегодня — студенческий концерт, завтра — дискотека, послезавтра — поездка на автобусе в Таллин или Ригу... Тогда мы, студенты-технари, были довольны тем, как в нашем институте была поставлена творческая жизнь. Проводился студенческий фестиваль «Весна на Лоцманской» (по названию улицы, где стоит главное здание нашего института). Мы были очень активными — участвовали в творческие проектах, выступали в самодеятельности. И все это устраивала студенческая профсоюзная организация.
Когда я пришел на предприятие помощником мастера, то буквально через полгода парторг намекнул: «Надо бы заниматься общественной работой. У тебя получается с людьми, значит, давай — председателем цехкома, а там посмотрим». Проводил собрания, подводил итоги соцсоревнования, работал с наставниками, с молодежью. И в результате из 11 лет в ПО «Алмаз» несколько лет проработал зампредом профкома, а потом и председателем.
— А еще вы работали помощником мастера, мастером, старшим мастером и начальником производства. Это был ваш выбор — где быть: на производстве или заниматься общественной деятельностью?
— Решения принимал самостоятельно. Мне нравилось строить корабли, я их построил 17 заводских номеров, и все они — как мои дети. Пришлось даже поучаствовать в строительстве «яхты» для Брежнева. Этот корабль до сих пор несет службу на Черном море. Было построено два корабля: «Крым» и «Кавказ». Яхта — название условное, это были корабли специальной службы, созданные для встреч на высшем уровне, числились по ведомству погранвойск. Они строились на нашей верфи, и это был уникальный опыт.
«Кавказ» — комфортабельный 45-метровый катер гражданского назначения, оружия на нем не было. Зато были так называемые «успокоители качки» — подруливающие устройства, которые выдвигаются под водой, и даже если на море качка, катер идет ровно. В носовой части был огромный салон, с гигантской люстрой на потолке. И чтобы сделать атмосферу внутри салона комфортной, по периметру — большие окна. Затемненные стекла для них были сделаны на одном из российских заводов. Вес одного стекла был такой, что в одиночку человек его поднять не мог. Смеху было, когда для того, чтобы открыть или закрыть одно окно, нужны были два матроса. Одиннадцать окон вроде было — значит, 22 матроса, а в экипаже их вдвое меньше. Остальные — мичманы да офицеры. Позже придумали приводы, часть стекол сделали неподвижными…
Много работал на строительстве ракетных кораблей. Это моя производственная любовь. Строил головные, опытные и серийные корабли. Я их иногда встречаю на Балтийском и Черноморском флотах. Безусловно, главная страница моей жизни — заводская. Когда же стал председателем профкома, началась не менее интересная и серьезная профсоюзная работа.
— В то время в ПО «Алмаз» в ведении председателя профкома был большой коллектив?
— В цеху у меня было 600 человек по списку, а на предприятии около 4000 работников, может быть, немного больше. Почти все — члены профсоюза. Профсоюзная работа — я ее знал, и она мне была по душе.
— Строительство кораблей, руководство профкомом судостроительного объединения... Как-то не получается у меня связать эту серьезную работу и человека, которого в начале 80-х называли неформальным молодежным лидером. Мне кажется, неформалы — они другие.
— Это из студенческих лет. На последних курсах вуза я был президентом профсоюзного молодежного кафе при клубе «Корабел». Организовывали мы дискотеки — собрались в свободное время, оборудовали зал, занимались музыкальным коллекционированием. Любому инженеру нужна отдушина какая-то: невозможно сутками сидеть и учить теорию корабля, сопромат или гидродинамику, надо иметь возможности и для творческой реализации. Для нас это был клуб «Корабел». А потом, по-моему в 79-м, после окончания мною института, на Ленинградском телевидении был объявлен конкурс. Требовались молодые люди, разбирающиеся в современной музыке и способные вести молодежные телепередачи. Я пришел на конкурс, ну и выиграл его…
— Что это за передача была?
— Передача называлась «Дискотека» и шла на экране приблизительно года полтора. Принцип подбора музыки был простой: по алфавиту отбиралось несколько групп или музыкантов, в основном зарубежных, и ведущие рассказывали об их творчестве. Там и «АББА» была, и рок-группы Led Zeppelin, Deep Purple, The Beatles — вся классика рока присутствовала. В тот период западная музыка стала таким явлением в жизни молодежи, что ее уже невозможно было оставлять без внимания, надо было давать какую-то версию, которая бы вписывала ее в наш общий культурный контекст. Вот такие передачи и появлялись на свет. Потом на ТВ возникли более крупные, профессиональные проекты. Мы, кто начинал это дело в 79-м, не были профессионалами. Это был какой-то период первооткрывателей.
— Наверное, это было очень интересно — заниматься развитием чего-то нового, что до тебя не делал никто?
— Это было интересно, но тяжело. Съемки проходили в павильонах, один сюжет могли записывать несколько часов. Предположим, записываем передачу: четыре-пять музыкальных композиций, о каждой надо рассказать и показать видеоряд, а еще надо, чтобы у тебя в студии были слушатели, задающие вопросы, обмен мнениями… Все это разбито на куски-тракты, и приблизительно по часу длится запись каждого. При этом в студиях кондиционеров не было, жара. В общем, не сахар…
— За эту работу платили? Ведь какой-никакой, а «шоубиз»?
— Да, гонорар был, символический — 2–3 рубля, что ли, за одну запись можно было получить. Заработать на этом было невозможно. Это было просто удовольствие и возможность реализовать то, что было уже накоплено в студенческие годы. Но продолжалось все это недолго: в 1980 году у меня началась серьезная производственная нагрузка, и было уже не до того.
Вот вы говорили, что эта часть моей биографии не увязывается с работой на заводе и в профкоме. Это не только вы отметили. Был такой эпизод. Главный режиссер этой передачи посмотрела на меня и говорит: «Женя, а ты что — действительно работаешь на заводе?» Отвечаю, что да. «И что — ты каждый день лазаешь под этими своими… паровозами?» — «Да, каждый день поднимаюсь на стапель, руковожу рабочими, читаю чертежи, и я на самом деле строю корабли. Что в этом удивительного?» Она — а это была известный режиссер Клара Михайловна Фатова — очень удивлялась: «Ты так молод, у тебя хорошие данные, это невозможно!» Но в жизни возможно и не такое.
— Евгений Иванович, в начале 90-х вы стали первым председателем Ленинградской федерации профсоюзов и были избраны на эту должность с поста председателя заводской первички. По-моему, что для тех времен, что сейчас — случай весьма редкий.
— Тогда в Ленинграде сложилась критическая ситуация. С середины 80-х стало очевидно, что надвигаются тяжелые времена для промышленности. Я это чувствовал, так как держался интересов «заводской трубы» и отрасли. Знаете, корабль — сложное инженерное сооружение, сложнее пока человечество ничего не придумало. МКС со всеми своими отсеками проще дизельной подводной лодки. Чтобы построить большой современный корабль, надо, чтобы на него работала вся страна. Количество поставщиков компонентов исчисляется несколькими тысячами. Все они должны работать синхронно, по сетевому графику, к определенному времени выпуская именно то, что требуется для монтажа и испытаний. Контрагент может быть небольшим заводом в Армении или крупным турбинным объединением на Украине. И вся эта кооперация, разбросанная по тогдашнему СССР, стала сигнализировать о сбоях, и у достроечной стенки пошли срывы сроков сдачи кораблей. Мы могли десятки лет получать, допустим, артиллеристскую установку с одного из предприятий, а в какой-то момент вдруг выясняется, что предприятие — банкрот. Флот не получает в срок то, что ему надо, и это катастрофа.
Так вот, уже в конце 80-х стало ясно, что у нас пошли серьезные проблемы. И это стало сильно беспокоить тех, кто занимался промышленностью. Прежде всего — профсоюзы: появились проблемы с зарплатой, занятостью, кадры стали уходить, стапеля опустели.
Примерно в то время появилась ассоциация председателей профкомов первичек. В нее входило около 40 предпрофкомов, в основном с предприятий «оборонки». Я был в составе инициативной группы, которая организовывала встречи и обсуждения, анализировала происходящее. Мы искали варианты, как и что надо делать, чтобы удержать ситуацию на предприятиях. Это вывело нас на ассоциацию промышленных предприятий, куда входили директора, что и стало прообразом будущего соцпартнерства. Через какое-то время мы стали предлагать директорскому корпусу конкретные шаги. В ответ поступило предложение совместно обратиться в органы власти. Так появились семена трипартизма, мы не могли еще придать этому системный вид, но основу заложили в 1989-м.
Возвращаясь к теме выборов… На конференцию мы, председатели первичек промышленных предприятий, шли с программой, четко знали, что требуется нашим членам профсоюза. Нужно было перестроить работу профцентра в Ленинграде так, чтобы он не партийные решения исполнял, а начал самостоятельную реальную деятельность по координации работы с директорским корпусом, властями, депутатами. Для участия в выборах наша ассоциация выдвинула пять или шесть кандидатов, в том числе меня. Конференция затянулась на два дня, и к ее концу большинство конкурентов свои кандидатуры сняли, остались, по-моему, три кандидата. Меня избрали большинством голосов. Пришлось оставить завод и начинать новую жизнь... И это было тяжелейшее испытание.
— С чего начинали?
— На тот момент я оказался самым молодым в стране председателем профорганизации такого уровня: 34 года. Пришел в коллектив, где все были много старше меня, но не очень разбирались в производстве и в том, как и что делать в сложившейся обстановке. У нас были разные подходы к деятельности. Поэтому первое время я опирался на ассоциацию первичек, еженедельно проводил с ними встречи, вырабатывая позицию. Потом стал налаживать отношения с председателями обкомов профсоюзов, на что ушел примерно год. Не было еще реальной федерации — была лишь декларация нового формата, ее предстояло наполнить системой отношений, создать внутреннюю нормативную базу, сформировать скелет, что ли, вокруг которого можно было бы объединить членские организации.
Вторая задача — отношения с внешним миром. Сложная тема, внешний мир стремительно менялся. Пришлось искать грамотных специалистов: экономистов, юристов и других, которые могли бы подсказывать, как действовать. Нашел их как в стране, так и за рубежом. Мы обновили контакты с побратимскими организациями в Гамбурге и в Хельсинки. Я попросил их поделиться опытом отношений с работодателями и с органами власти. Нужна была модель, стыкуемая с будущей рыночной экономикой, которой в стране тогда еще не было. За год мы освоили новые методы работы, сформировали переговорную базу и приступили к строительству социального партнерства в Санкт-Петербурге и в Ленинградской области.
— Соцпартнеры не сопротивлялись?
— Еще как сопротивлялись! Все сопротивлялись, и депутаты тоже, хотя они-то субъектом отношений и не были. Тем не менее первое соглашение о трехстороннем партнерстве между работодателями, органами власти и профсоюзами было подписано в 1992 году. Подписывали его Анатолий Александрович Собчак как мэр города, я и директор Балтийского морского пароходства Виктор Иванович Харченко от работодателей. Сегодня вы знаете, что трехстороннее соглашение в Санкт-Петербурге и Ленинградской области — одно из лучших в стране. Но это, конечно же, результат непрерывной работы по созданию института партнерства, стороны которого находятся в постоянном диалоге. С 91-го по 96-й год мне приходилось очень непросто в силу того, что сам Собчак был непростым партнером. И его трансформация из ярого противника профсоюзов в их умеренного сторонника шла медленно. Лишь на отчетно-выборной профсоюзной конференции в 1996 году он заявил, что уважает профсоюзы и готов продолжать с ними диалог, хотя лидер профсоюзов — невозможно сложный партнер.
Могу назвать имена людей, с которыми приходилось работать и находить нужные решения. Георгий Степанович Хижа — заместитель мэра по экономическому развитию, мой активный сторонник, позднее перешел в правительство РФ, стал вице-премьером. Владимир Владимирович Путин — заместитель мэра, председатель комитета по внешним связям. Он часто исполнял обязанности мэра в период отсутствия Собчака, первое и второе соглашение готовились с его участием. Конструктивный партнер, вникал в обстоятельства и стремился решать вопросы без политики. Экономический блок: Алексей Леонидович Кудрин, возглавлял комитет по финансам. С ним разговаривать было крайне трудно, но все же решения находились. Блок имущественных отношений — приватизация же тогда шла: Герман Оскарович Греф, сложный в переговорах человек. Альфред Рейнгольдович Кох, его мало кто помнит сейчас, тогда же он непосредственно занимался приватизацией предприятий. У него в Смольном на стенке висел график от потолка до пола. Захожу к нему как-то вечером: «Алик, чем ты занимаешься?» Он говорит: «Отмечаю, какую стадию приватизации проходят предприятия». — «Ты ненормальный, — говорю. — Посмотри, что вы делаете: вы же предприятия жизнеобеспечения пустили под топор! Давай немного пересмотрим программу…» В общем, не мытьем, так катаньем — соглашение начало работать, двери кабинетов были открыты, только успевай искать решения. С 1992 года пошла наработка институтов, которые должны вести переговоры непрерывно, во взаимосвязи с бюджетным процессом, подобрались специалисты от профсоюзов, администрации и работодателей, и дело постепенно двигалось.
— В 2000 году вы стали заместителем полномочного представителя президента РФ в Северо-Западном федеральном округе. Как это произошло?
— Когда в 1999 году Ельцин объявил о сложении полномочий, премьер-министром был Путин. Могу, положа руку на сердце, сказать, что я Путина за пределами служебной деятельности не знал, личных отношений с ним не было. Кстати, в КГБ я не служил, а знак «Отличник погранвойск», который выдавался Комитетом, получил за строительство пограничных катеров типа «Тарантул». Так вот, в начале 2000 года шло заседание Генсовета ФНПР, где Путин был представлен как кандидат на пост президента РФ. Я поднял руку: давайте я расскажу, как мы с ним работали по подготовке трехсторонних соглашений и т.д. И рассказал, как шла совместная работа по развитию соцпартнерства, что Путин конструктивный, но непростой партнер, что конфликты были, но не разрушительные, и этот человек принесет пользу стране и профдвижению. Предложил поддержать его кандидатуру на выборах. Путин в ответ пригласил меня в Кремль. Поговорили немного о ситуации в городе, в профсоюзном движении. В мае президент создал федеральные округа. И мне, как человеку, много лет возглавлявшему ассоциацию профсоюзов Северо-Запада и имевшему ясное представление об экономике и политических делах в регионе, предложили перейти на работу в администрацию президента в СЗФО. Михаил Викторович Шмаков этот переход одобрил.
— И вам пришлось учиться вновь?
— Да. Нужно было много нового узнать, может быть, даже избыточно много. Пришлось окончить Академию госслужбы при президенте РФ и пройти профессиональную подготовку в Дипломатической академии МИД, чтобы выполнять те обязанности, которые на меня возлагались: информационно-аналитическая работа, внутренняя политика, связи с дипломатическими учреждениями.
— Мистические цифры в моей жизни — 9 и 11. 11 лет на заводе, 9 — в профсоюзах, следующие 11 лет — на госслужбе, и снова на профсоюзную работу. В 2012 году после выборов президента я по собственной воле решил завершить госслужбу и вернулся в профсоюзы. Мне было важно прийти в ФНПР с багажом новых знаний и с другим горизонтом видения. Поскольку уже был опыт аналитической работы в АП, я предложил Михаилу Викторовичу реализовать на современном техническом уровне проект, касающийся мониторинга социально-трудовой обстановки. Сделать работу, которая покажет профсоюзы не в официальных отчетах и справках, а в реальной деятельности по защите коренных, самых важных прав членов профсоюзов. Предварительно посоветовался с ректором СПбГУП Александром Сергеевичем Запесоцким, которому эта затея пришла в голову еще раньше, уточнил возможности университета. И тогда я дал обещание председателю, что за полгода разработаю проект, создам программное обеспечение и построю систему мониторинга.
Проект «Социально-трудовые конфликты» создан с нуля, аналогов в социальной сфере нет.
— А специалистов для ведения проекта вы находили сами? Ведь на уникальный проект и людей найти непросто.
— Да, я их отбирал сам. С улицы. Университет объявил конкурс, и я отобрал способных справляться с необходимыми задачами. Сколько наш Центр работает? В этом году будет пять лет. За эти годы мы потеряли лишь трех сотрудников, костяк остался. Мой принцип — создавать условия для работы, если кто-то найдет лучшие — не держать. В силу сложности проекта и необходимости постоянно совершенствовать его техническую и методологическую составляющие мое рабочее место располагается в Санкт-Петербурге. Здесь у меня даже два рабочих места. Во Дворце труда — офис зампреда, а в университете под моим научным руководством работает Центр мониторинга и Научная лаборатория.
Кстати, любопытный факт. С 1991 года мой кабинет располагался в бывшем Николаевском дворце (Дворец труда). Этот дворец был построен для великого князя Николая Николаевича Романова (старшего). В 2000 году я переместился во дворец великого князя Николая Николаевича Романова (младшего), а с 2012 году я снова работаю во Дворце труда. В общей сложности — 26 лет. Им-то самим в этих дворцах столько поработать не довелось…
Позже Михаил Викторович предложил расширить круг научных исследований в сфере информационных технологий, а также поработать по линии БРИКС (группа из пяти стран: Бразилия, Россия, Индия, Китай, Южная Африка). Сейчас я активно занимаюсь этими темами.
— Как устроен проект «Социально-трудовые конфликты»?
— Есть философия проекта, которую нужно один раз понять, и все станет ясно. Наш центр собирает и сохраняет все публикуемые сведения о социально-трудовых конфликтах. Любой источник в стране или за рубежом может сегодня опубликовать эти данные, и завтра они должны быть у нас на столе. С помощью современных технологий это несложно, создана автоматизированная система, программное обеспечение, работающие 24 часа в сутки. Она ежечасно просматривает несколько сотен источников, которые релевантны поставленной задаче. Это русскоязычные ресурсы, иностранными языками мы пока не занимаемся. Мы сгребаем все это и с помощью специальных методик проверяем. В неделю мы получаем около 700 сообщений о конфликтах, на выходе остается около 70 полезных, дубликаты и прочий мусор отсеиваются на этапе отбора.
— Выбраковка происходит автоматически?
— Полуавтоматически. Персонал работает с текстом через особый интерфейс, оценивает смысл по нескольким параметрам. Все формализовано, но решение принимает человеческий интеллект. Эта информация, превращенная в базу данных, и подвергается аналитической обработке в разнообразных разрезах. В итоге появляются выводы, можно отследить тенденции, построить краткосрочные и долгосрочные прогнозы. Профессиональная работа аналитика, больше за этим ничего не стоит. Профсоюзная идеология появляется только тогда, когда произведен анализ. Если мы видим тенденции, то интерпретируем их исходя из профсоюзного взгляда на предмет.
При сборе информации, ее атрибутировании и на этапе анализа мы отвергаем идеологический подход, так как в этом случае мы бы получали искаженные данные. Именно из-за этого проект трудно продвигать: мало кто заинтересован в материале, который не «подкрашен» под интересы заказчика. Но мне кажется такой подход единственно верным и профессиональным — беспристрастная оценка социально-трудовых отношений жизненно необходима профсоюзам.
— Каков круг интересов Евгения Макарова вне профессиональной, общественной жизни?
— Так и хочется сказать, что вне профессиональной, общественной жизни я не существую, времени не остается. Но это не совсем так. Много времени трачу на чтение специализированной литературы, так как информационные технологии и аналитические инструменты, которыми мне приходится постоянно заниматься, бурно развиваются. Одновременно веду несколько проектов. Всем известен проект по анализу трудовых конфликтов. В прошлом году запущен двуязычный информационно-коммуникационный ресурс по профсоюзам стран БРИКС. На его страницах — новости, официальные документы, статьи, публикации, полезная информация о профсоюзах. В текущей разработке интернет-бюллетень всего, что происходит в РФ и в странах БРИКС в сфере межгосударственных отношений, в экономике, в профсоюзной жизни, в сфере труда, во внутренней политике. Каждый год стараюсь опубликовать две-три научные работы по теме социально-трудовых отношений, публикую сборники данных о конфликтах, аналитику. Постоянные командировки сбивают с толку, но без них невозможно быть в курсе реальных событий.
Бываю на даче, люблю рыбалку, охоту, вожусь с техникой.
Упустил, конечно, много интересного и необычного. Приключений хватает. Взять тот же автопробег ФНПР в 2015 году. За 35 суток проехать через 40 субъектов РФ было увлекательно и непросто.
Вот и все, что тут еще расскажешь...