Мэри Харрис Джонс, больше известная миру как Мамаша Джонс, — самая необычная фигура среди лидеров рабочих в США. Ее часто называют «профсоюзным крестоносцем» — эта пожилая эксцентричная женщина, кажется, не боялась ничего и никого, и ее отчаянности позавидовал бы десяток мужчин. Неудивительно: для нее, потерявшей семью и дом, рабочая борьба стала смыслом жизни. Мамаша Джонс превратила ее в шоу, главной целью которого было заставить рабочих перестать бояться и вступить в драку. И у нее получилось.
Материал опубликован в "Профсоюзном журнале" № 4, 2017
Сложно вообразить большее несоответствие характера и внешности, чем у Мэри Харрис Джонс, героини американского профсоюзного движения. Пожилая низенькая женщина, с аккуратной седой прической и внимательным взглядом из-под круглых очков, в старомодном черном платье с аккуратным воротничком, — она была похожа не на яростного профсоюзного лидера, а на экономку или учительницу (последнее было недалеко от истины). Но именно ее в начале XX века прозвали «самой опасной женщиной Америки». За плечами Джонс было не одно «гостевание» в американских тюрьмах, суд по статье, предусматривавшей смертную казнь, без счета митингов и стачек — и десятки тысяч рабочих, готовых по ее первому слову выйти на забастовку или на бой с полицией и штрейкбрехерами.
О том, когда именно родилась Мэри Харрис Джонс, ее биографы заочно спорят... Она настаивала на круглой дате — 1830 год, но исследователи ее жизни говорят, что, по приходским книгам, она была моложе на семь лет. Неожиданная для женщины черта: завышать, а не занижать возраст. Но для Мамаши Джонс именно это и было естественно. Бывшая модистка, одинокая вдова литейщика Мэри Харрис Джонс в то консервативное время не могла рассчитывать на признание и авторитет в шахтерской толпе. Но неопределенно древняя, неувядающая, эксцентричная «мамаша», зовущая дюжих рабочих «своими мальчиками», — могла, и этот образ Джонс старательно пестовала до смерти.
Она была ирландкой, дочерью фермеров. Кажется, мятежность досталась ей с генами: когда она едва научилась ходить, ее деда британцы повесили за участие в освободительном движении. Ее отец, Ричард Харрис, чтобы избежать схожей судьбы, купил билет в один конец через Атлантику. В 1845–1850 годах тем же маршрутом последует четверть населения страны: из-за неурожая картофеля там начнется катастрофический голод, который унесет миллион жизней.
Харрис смог получить американское гражданство, а позже нашел место железнодорожника в канадском Торонто, который в те годы становился промышленным сердцем страны. И только тогда — Мэри успела к тому времени изрядно подрасти без отца — он смог вызвать вслед за собой семью.
Мать научила Мэри ремеслу — шитью платьев. Кроме того, Мэри удалось не только отучиться в средней школе, но и провести целый год в учительской семинарии — неплохой шанс для дочери иммигрантов! Но в Канаде таким выпускницам тогда было нелегко: англосаксонские протестантские власти Торонто старались не подпускать католиков к обучению и воспитанию юных душ. Мэри уехала в приграничный американский Мичиган, где действительно проработала учителем некоторое время. Скоро, однако, в этом поприще Мэри разочаровалась и вернулась к делу, усвоенному от матери, — изготовлению одежды. «Шить мне нравилось больше, чем управляться с маленькими детьми», — позже признается она.
Дальше — несколько лет переездов: Чикаго, потом Мемфис (Теннесси), молодой центр юга страны, быстро растущий благодаря недавно построенной железной дороге. Там ей вновь пришлось взяться за нелюбимое учительское ремесло...
Около 1861 года в Мемфисе Мэри Харрис встретила металлурга Джорджа Джонса. Он был профсоюзным организатором только что созданного и растущего Национального союза литейщиков: несмотря на молодость, организация обещала стать одной из самых грозных в США. Джонс продолжил заниматься в Теннесси организацией рабочих даже во время Гражданской войны (из-за раскола в стране профсоюз пришлось переименовать в «Международный»). У Мэри тем временем родилось четверо детей: Кэтрин, Элизабет, Теренс и Мэри.
Но вскоре привычная жизнь для Мэри Харрис Джонс закончилась. В 1867 году в Мемфис пришла желтая лихорадка. Зажиточные мемфисцы уехали на время от эпидемии. Семье Харрис ехать было некуда. От лихорадки погибла вся семья Мэри.
Когда эпидемия окончилась, профсоюз литейщиков выделил вдове своего активиста средства, достаточные, чтобы та смогла вернуться в Чикаго и открыть небольшую швейную мастерскую. Судьбе, однако, было мало лишить Мэри семьи. В октябре 1871 года, когда дела у нее пошли в гору (среди ее заказчиц были дамы из влиятельных городских семейств), она вновь потеряла все.
Это была самая большая катастрофа в истории Чикаго: пожар, начавшийся в сараюшке ирландцев-иммигрантов, быстро распространился и бушевал два дня, оставив без крова 90 тысяч человек, треть тогдашнего населения города. Была уничтожена огнем и мастерская Мэри Джонс — вместе со всеми платьями и накопленными сбережениями. У нее осталась только швейная машинка, которую выдали власти города в качестве помощи как погорельцу, да убежище в церкви св. Марии, едва ли не единственном уцелевшем здании в этой части города.
Мэри Джонс нашла в себе силы не сломаться и тогда. А судьбе было угодно предложить ей новый смысл жизни. Вскоре после пожара знакомые покойного мужа Мэри, члены рабочей организации «Рыцари труда», предложили вступить в ее ряды.
В 1860-е годы это была самая большая рабочая организация Америки. Впрочем, не профсоюз в современном смысле этого слова, скорее тайное общество: его основатель, портной Урия Стивенс, был в прошлом масоном. «Рыцари», в отличие от традиционных в то время цеховых профсоюзов профессионалов — рабочей аристократии, были открыты и для разнорабочих, и для небольших собственников, и даже для чернокожих. И в «благородный и святой орден», как торжественно именовалась организация, потянулись многие тысячи человек.
Мэри Джонс стала работать организатором «Рыцарей». И кто бы мог подумать, что в не очень молодой бывшей модистке, к тому же пережившей столько личных трагедий, кроется такой ораторский дар и способность убеждать людей! Но в конце концов — не могла же пройти даром работа с детьми...
А в США тем временем началась пора больших забастовок.
В 1877 году руководство железной дороги Балтимора и Огайо имело неосторожность несколько раз за год срезать заработки своим рабочим. В ответ на это 14 июля западновиргинские железнодорожники заблокировали движение поездов; милиция, посланная навести порядок, отказалась применять силу.
Вскоре поезда встали и в соседнем Мэриленде. На подавление стачки бросили Национальную гвардию, на улицах Балтимора зазвучала стрельба. Около десятка гражданских было убито; серьезно досталось и охранителям порядка. Стачка зашагала дальше — беспорядки начались и в штате Нью-Йорк, и в Филадельфии, и в Пенсильвании. В июле 1877 года протесты железнодорожников в городе Ридинг также закончились стрельбой по толпе: 16 человек было убито. Иллинойс, Миссури — 45 дней катилась стачка от одного железнодорожного узла до другого, пока, наконец, федеральные силы не подавили ее окончательно. Итог — четыре десятка сожженных зданий, десятки уничтоженных паровозов, несколько миллионов тогдашних долларов ущерба.
Руководитель «Рыцарей труда» в то время, Теренс Паудерли, был человеком мирным, стачки и забастовки считал «варварским пережитком». Но к началу 1880-х годов с ним были в корне не согласны многие члены его разросшейся до 700 тысяч человек организации, куда, благодаря стремлению руководства превратить орден в «организацию всех американских рабочих», попало немало радикалов и анархистов.
Мэри Джонс, которая в 1877 году помогает протестующим железнодорожникам, во взгляде на стачки как главное средство борьбы за рабочие права сходится с анархистами, хотя и не поддерживает их политической платформы. Однако с миролюбивой риторикой руководства «Рыцарей» она соглашается до 1886 года, когда в Чикаго после провокации на митинге были повешены шестеро рабочих-активистов.
В Чикаго в те годы шла борьба за 8-часовой рабочий день. Вот и в начале мая 1886 года «Рыцари» организовали шествия и митинги в центре города, а Мэри Джонс была одним из ораторов. Акция обернулась трагедией: 3 мая вспыхнула стычка между митингующими и штрейкбрехерами. Вмешались вооруженные полицейские, было убито двое рабочих. На следующий день на площади Хеймаркет («Сенной рынок») собралась взволнованная толпа рабочих и множество полицейских. Исследователи сходятся во мнении, что в толпе был провокатор: именно он и бросил в оцепление бомбу. В суматохе полицейские открыли огонь по толпе, десятки человек были убиты. Власти начали репрессии против рабочих-активистов — начались аресты, шестерых «анархистов», которых сочли зачинщиками, наскоро приговорили к смертной казни. Руководство «Ордена» то ли не смогло, то ли не захотело предпринять решительных действий для их спасения.
После этого пути Мэри Джонс и «Рыцарей труда» разошлись. Да и сам «Орден» пришел в упадок: структура «тайного общества» была неэффективна в борьбе и переговорах с работодателями.
...Вновь Мэри Джонс появилась на сцене спустя несколько лет — как организатор и агитатор в шахтерской среде.
Америка в последней четверти XIX века переживала невиданный угольный бум. Многочисленные шахты в горах восточных штатов не успевали накормить топливом растущую промышленность, которой с каждым годом требовалось его все больше. С 1850-х по 1870 год уровень американской угледобычи вырос с 8 до 40 млн тонн, и это было только начало: к 1900 году угольные шахты США будут выдавать уже 240 млн тонн! У шахтовладельцев недостатка в рабочих не было: в США с каждым годом все больше иммигрантов, да и чернокожие в забой шли охотно, ведь шансов выбиться в люди у них немного — а здесь хотя бы обещали неплохо платить.
У этих обещаний была и обратная сторона. Взрывы и обрушения, порою с многочисленными жертвами, были в то время печальной повседневностью горняцкого дела. Многие шахтеры быстро сгорали от приобретенных в забое легочных болезней — об охране труда в те годы едва ли думали. Кроме того, если мы мысленно спустимся в любую шахту на угольном востоке страны 1880-х или 1890-х годов, мы увидим, что немалой части угольщиков, трудящихся под землей, нет и 15 лет: дети-рабочие обходятся владельцам дешевле взрослых...
А еще рабочий-углекоп, если он живет в поселке при шахте, беззащитен перед произволом владельца шахт: тому принадлежит и жилье в поселке, и лавки, где жены рабочих покупают продовольствие по завышенной цене. Иногда шахтеры оказываются закредитованы своими же нанимателями...
Шахтеры создали свой первый профсоюз, Американскую ассоциацию шахтеров, еще в 1860-е. Но путь шахтерского движения был непрост. Работодатели часто прибегали к увольнениям замеченных в участии в профсоюзах рабочих, да и в самом движении единства долго не хватало. Часть шахтеров в 1870-х годах пошла за «Рыцарями труда», часть, не согласная с методами «Ордена», образовала альтернативную организацию, Национальную федерацию рабочих шахт. Лишь в 1890 году шахтерам удалось добиться создания единого профсоюза, получившего название Объединенных рабочих-шахтеров Америки (UMWA). Мэри Джонс пригласили работать в нем организатором в шахтерском штате Западная Вирджиния, и она, уже далеко не молодая женщина, к тому же никогда не имевшая отношения к шахтерскому делу, без колебаний согласилась.
Работа шахтерского организатора была не просто трудной, но и откровенно опасной. Владельцы шахт нанимали вооруженную охрану и штрейкбрехеров. Да и Национальная гвардия, которую привлекали подавлять стачки, с бунтующими не церемонилась.
В 1891 году забастовка на шахте Генри Фрика в пенсильванском Морвуде окончилась расстрелом десяти человек. В 1894 году серьезные столкновения бастующих шахтеров с Национальной гвардией и штрейкбрехерами произошли в Пенсильвании и Иллинойсе во время объявленной UMWA национальной забастовки. В 1897 году 19 безоружных забастовщиков, рабочих антрацитовой шахты Латтимер (все та же Пенсильвания) — поляков, словаков, немцев и литовцев, — были убиты бойцами шерифского ополчения.
Но численность UMWA после каждого из этих событий лишь увеличивалась на тысячи человек…
Именно в 1897 году наша героиня перестала быть просто «миссис Джонс, агитатором из Чикаго» и стала «Мамашей Джонс». Грубовато-ласковое обращение, оброненное кем-то из шахтеров, она с удовольствием подняла на щит, и именно тогда начала любовно пестовать свой, как бы мы выразились, медийный образ.
Маленькая, полная старушка в очках и старомодном громоздком платье (в его складках можно спрятать пару револьверов) мечется по охваченным трудовыми конфликтами городкам, подобно молнии: «Мой адрес — как мои ботинки, он путешествует вместе со мной. Я обретаюсь там, где идет борьба с несправедливостью».
Вот она в 1900 году агитирует стачечников на антрацитовых пенсильванских шахтах, в том округе, где в 1897 году были убиты демонстранты с Латтимер. В 1901 году — поднимает в Нью-Джерси рабочих шелкоткацких предприятий. Там широко используется дешевый подростковый труд — и 15–16-летние девушки пытаются добиться оплаты своей работы наравне со старшими.
В 1903 году она приехала в Филадельфию поддержать массовую забастовку текстильщиков, требующих сократить рабочие часы и запретить привлечение женщин и детей на ночные смены. Бастуют несколько десятков тысяч человек — но пресса к проблеме эксплуатации женщин и детей равнодушна. Что и не удивительно: акционеры многих газет — текстильные промышленники. Но миссис Джонс вновь показала себя как прирожденный пиарщик: собрала в Кенсингтоне сотни рабочих-детей, в том числе оставшихся инвалидами из-за производственных травм, и их родителей и организовала марш на Нью-Йорк, к президенту Рузвельту.
Около сотни миль детское шествие проходит с музыкой и лозунгом: «Хотим в школу, а не в шахты». Уже в Нью-Йорке Мамаша организует факельное шествие по Второй Авеню. На острове Кони-Айленд, в лучших традициях современных акционистов, она ставит — как символ варварской природы детской эксплуатации — железные клетки с сидящими внутри детьми-рабочими. Во главе маленькой делегации пытается подать петицию лично президенту — но на ее пути встает непробиваемый секретариат Рузвельта. И все же дело сделано: «Крестовый поход детей», как окрестили ее акцию, — на первых страницах газет.
Мамаша вообще не чурается нестандартных методов. Однажды организовать запуганных венгерских иммигрантов в профсоюз она смогла с помощью… груженого пивом фургона. «Я знаю шахтеров, — цитирует ее автор газетной заметки. — Да, я их напоила... Но они должны были вступить в профсоюз. Их жены и дети ходили голодными и полуголыми, а профсоюз означал для них и одежду, и пищу. И я знала: пусть они лучше будут пьяными в профсоюзе, чем трезвыми без него!»
Занимаясь организацией в шахтерских поселках рабочих, «своих мальчиков», как она любила с неизбывным ирландским акцентом их называть, она, в отличие от других организаторов, активно вовлекала в профсоюзную борьбу и их жен. Под землей женщины по закону трудиться не могли, но на них, как правило, лежал весь быт шахтерских поселков — труд тяжелый и, разумеется, неоплачиваемый. Из шахтерских жен, уговорив их вступить в профсоюз и вооружив метлами, Мамаша создаст отряды самообороны и профсоюзной агитации. Кто не испугается решительной и готовой на все голодной женщины с метлой?
Это, впрочем, не мешало Мамаше с иронией отзываться о набиравшем обороты в США движении суфражисток, боровшихся за предоставление женщинам избирательных прав. «Мне не нужно право голоса, чтобы устраивать бучу», — приговаривала она.
Прозвище «самая опасная женщина Америки» Мэри Харрис Джонс заработала в 1902 году в суде Кларксбурга (Западная Вирджиния), где оказалась на скамье подсудимых по обвинению в организации очередного незаконного собрания: «Она приходит в штат, где царят мир и спокойствие, — указывал на нее окружной прокурор Риз Близзард, — манит пальчиком, и 20 тысяч мирных мужчин бросают инструменты и выходят бастовать!» Тогда Мамаша отделалась незначительным сроком. Но десятью годами позже, когда в 75-летнем возрасте она снова оказалась под арестом, все могло закончиться для нее гораздо серьезнее.
В апреле 1912 года шахтеры западновиргинского округа Канова, работавшие на угольных копях близ речек Кэбин-крик и Пэйнт-крик, объявили забастовку, требуя повысить зарплаты, которые в этом районе существенно уступали уровню штата. Другими причинами для забастовки были постоянное занижение управляющими реальной выработки, монополия владельцев на торговлю в шахтерских лагерях и нежелание признавать профсоюзы. Мало ли было таких забастовок? Но уже в мае шахтовладельцы наняли охранниками шахт и штрейкбрехерами несколько сотен вооруженных молодцов из частного агентства, а затем принялись выгонять бастующих рабочих из жилья.
UMWA поддержал забастовку, и в июне Мамаша Джонс прибыла в лагерь стачечников. Все лето в охваченном стачкой районе не прекращались избиения и стрельба. Жертвы были как среди забастовщиков, так и среди штрейкбрехеров. А в сентябре (шахтеры хорошо учли уроки предыдущих разгонов стачек) на Кэбин-крик выдвинулась целая армия рабочих с других шахт: несколько тысяч человек с винтовками и даже пулеметами, всерьез настроенных потопить шахты в крови штрейкбрехеров. Напуганные власти штата объявили в районе военное положение и ввели войска. Противоборствующие стороны удалось разоружить, но осенью военное положение пришлось вводить снова — бои стачечников со штрейкбрехерами возобновились.
Мамашу Джонс арестовали в феврале 1913 года и судили военным трибуналом. Ее обвинили в организации беспорядков и сговоре с целью убийства, и этого было достаточно, чтобы привести ее на виселицу. Мамаша заявила, что легитимность суда не признает, и от защиты демонстративно отказалась: «Если они хотят меня повесить, дайте им это сделать. А я на эшафоте буду кричать: “Свободу рабочему классу!”»
Ее приговорили к 20 годам заключения, но спустя несколько месяцев Мамашу, заболевшую за решеткой пневмонией, выпустили: за нее стояло общественное мнение, вдобавок власти начали расследование реального положения дел на шахтах. А она, едва поправившись, взялась за старое. В 1914 году она уже на Западе, в Колорадо, где на шахтах Рокфеллера забастовщики с оружием в руках дерутся с частной армией владельца, местной милицией и штрейкбрехерами. Ее несколько раз арестовывают и выдворяют, но она каждый раз упорно возвращается к «своим мальчикам».
Противостояние тогда привело к одной из самых резонансных трагедий в профсоюзной истории США. В разгар стычек охрана шахт и местная милиция сожгли лагерь бастующих рабочих в Ладлоу. Под пулями, в огне и от удушья погибли больше 20 человек, включая женщин и детей. Всего же продлившаяся год стачка, по оценкам, стоила две сотни человеческих жизней...
Вскоре после «войны при Кэбин-крик» Мэри Джонс, в ту пору едва ли не самый известный «возмутитель спокойствия» в стране, была вызвана в сенат США. Сенатор-республиканец от Западной Вирджинии Натан Гофф насмешливо охарактеризовал ее коллегам: «Бабушка всех агитаторов». Мэри Джонс не смутилась: «Я надеюсь прожить ровно столько, чтобы стать прабабушкой всех агитаторов». И у нее получилось.
По стачечным лагерям она продолжит ездить до середины 1920-х годов, пока позволит здоровье. 1 мая 1930 года в Сильверспринге (Мэриленд) Мамаша справила свой «столетний» юбилей (1 мая в качестве «дня рождения» она выбрала себе еще после чикагской бойни 1886 года). Это было последнее ее появление на публике: 30 ноября 1930 года Мэри Харрис Джонс не стало.
Она не дожила всего три года до момента, когда Конгресс США законодательно закрепил право работников на объединение, запретил владельцам использовать для борьбы с рабочими вооруженную охрану и дискриминировать членов профсоюза.