Кризис, вызванный пандемией и общим спадом экономики, перечеркнул то, чего удалось добиться в борьбе с детским трудом за последние годы. Так, в Индии работодателям стало невыгодно платить за труд взрослым. В Иране нередко можно встретить работающих ребят из семей афганских беженцев. А в ряде регионов труд детей был частью традиционного уклада задолго до пандемии. Где-то лучше с малолетства работать, чем оказаться приставленным к оружию, как в Уганде. “Солидарность” рассказывает, почему и где эксплуатируется труд детей.
Экономический кризис в Индии обнулил все достижения последних лет по борьбе с эксплуатацией детского труда. Правозащитные организации говорят, что статистика по числу детей в возрасте до 14 лет, работающих на фабриках и в мастерских, на полях и фермах, сопоставима с уровнем 1970-х годов. В Азии, Африке и Латинской Америке дети вынуждены трудиться, а порой и воевать.
Давать взвешенные оценки, как по Индии, так и по миру в целом, еще рано. Все наблюдения вовлеченных - умозрительны и предварительны, однако тенденция налицо. Вовлеченность детей в трудовую деятельность по всему миру возрастает в связи с “коронакризисом”.
Работодатели не хотят нанимать взрослых, потому что тем надо больше платить. Дети дешевле, менее грамотны юридически и сконцентрированы на одной цели - заработать, а значит, ими проще манипулировать. Родители же стоят перед выбором: либо их ребенка ждет “детство без детства” у станка или сохи, либо - голодная смерть.
Движение против детского труда, которое и сейчас с натяжкой можно назвать глобальным, имеет не такую уж длительную историю. В сущности, еще в первой половине XX века эксплуатация детей в сельском хозяйстве, на производстве и в добывающей промышленности была распространена даже в экономически развитых странах Запада. Попытки установить на законодательном уровне порог трудоспособного возраста в районе 14 - 16 лет предпринимались со второй половины XIX века - рука об руку с профсоюзной борьбой за права взрослых трудящихся. Все это, однако, вступало в противоречия с экономическими интересами работодателей. Только после Второй мировой войны запрет на эксплуатацию детского труда начал не просто декларироваться на законодательном уровне, но и, что важнее, эти законы стали соблюдаться. Правда, прогресс - часть дороги с двусторонним движением, и любая дестабилизация откатывает общество назад. К примеру, автор этих строк начал получать регулярные трудовые заработки с 11 лет и отнюдь не претендует на уникальность - 1990-е годы в России были непростыми.
И все же идейным и правовым локомотивом в этом вопросе является Запад (что, впрочем, не мешает западным компаниям закрывать глаза на эксплуатацию детского труда там, куда они переносят производство по экономическим соображениям). В идеальном мире западная правовая модель была бы справедлива для стран всего земного шара и отвечала бы прогрессивным представлениям о модели экономики и общества. Но во множестве стран, на территориях даже больших, чем Европа и Северная Америка, у людей более традиционный уклад жизни.
Немецкий философ Георг Зиммель еще в конце XIX века обратил внимание на то, что у горожан среднего класса увеличивается разрыв между биологическим возрастом и “социальным”. То есть между возрастом, когда юноши и девушки чисто биологически могут создать семью и естество их к этому стремится, и возрастом, когда это приемлемо с социальной точки зрения, - иными словами, когда хотя бы один из супругов (во времена Зиммеля, конечно, мужчина) может содержать партнера и детей. Большинство населения западной цивилизации сейчас тяготеет к городскому образу жизни, а в городе нужно получить образование, найти работу, снять жилье - и уж только тогда… Но несмотря на то, что сегодня среднее специальное образование можно получить уже к 20 годам, обычный возраст вступления в брак и рождения первенца отодвигается все дальше, к концу третьего десятка. А сюжеты вроде “беременна в 16” показывают с телеэкранов как диковинку.
В Центральной Америке (и это вовсе не исключительный регион) беременность в 16 - не сенсация, а нормальный ход жизни. Когда я работал в глубинке Гватемалы и Никарагуа, мне доводилось видеть матерей и моложе. О контрацепции там никто толком не знает, а за аборт можно получить тюремный срок. Большая часть населения живет вне крупных городов и занята сельским хозяйством, рыболовством, ремеслом и торговлей - для этого не нужно долго взрослеть. Проводник Мигель говорил мне: “У нас в Гватемале, если тебе 20 лет и у тебя все еще нет детей - это очень странно. Моя старшая дочь уже в институте учится”, - добавил он не без гордости. - “А сколько тебе лет?” - поинтересовался тогда я. - “Тридцать семь”.
Для Гватемалы Мигель не был странным.
Большинство гватемальцев живут в сельской местности и могут прокормиться тем, что выращивают. Излишки продают дважды в неделю на рынке и покупают то, чего не хватает. Да, теперь подсчеты ведутся на калькуляторе, а товар возят в джипах, а не на ослах. Но тысячу лет назад и в Европе все было точно так же. Пока дети не заводили своих детей, они работали на ферме. Иной раз - в ущерб самому элементарному образованию.
Чем более предсказуема жизнь, тем проще она организована.
“С 14 - 15 лет мы выходим в море рыбачить со всеми. Если можешь рыбачить, можешь и жениться”, - так описывал Даргуин из Никарагуа жизнь в своей маленькой рыбацкой деревеньке.
На момент нашего разговора ему исполнилось 28, у него было двое детей от новой жены и еще одна семья в соседней деревне. Сам он неграмотный, но в деревне есть школа, куда ходят его дети, - крыша о восьми столбах. Туда чудом удалось заманить на работу одну учительницу. Так что на занятиях ребята не переутомляются. И до тех пор, пока они не могут рыбачить вместе с взрослыми, им найдется другая работа: чистка дна лодок, починка снастей, потрошение рыбы.
Чем дальше едешь на восток Ирана, тем больше встречаешь беженцев из соседнего Афганистана. На улицах Заболя, Захедана, Бама, Бендер-Аббаса каждое утро раскладывают свои передвижные мастерские “холодные” сапожники - они чинят и чистят обувь на свежем воздухе.
Из Афганистана бегут не от хорошей жизни, и позволить себе дорогу (чаще всего нелегальную) до вожделенной Европы могут далеко не все. Беженцы обычно оседают в соседнем Иране или Пакистане. Пуштунам и географически, и в языковом отношении ближе Пакистан. Населению северной половины Афганистана, говорящему на дари (локальный диалект персидского языка), вольготнее в Иране. Однако в такую глушь исламской республики, как периметр пустыни Деште-Лут, наивных туристов не заносит, а на местных, при всей их любви к чистой обуви, много не заработаешь.
При первой же возможности сапожники стараются купить вторую швейную машинку - конечно, подержанную, старую, видавшую еще последнего шаха, и сапожную лапу. С этим богатством на вторую точку встанет сын. Зашить ботинки - благо в том климате все носят мягкую и легкую обувь - дело нехитрое, почистить - тем более. Судя по всему, двое парнишек в Баме, на вид лет 9 - 11, так и поделили обязанности: тот, что постарше, сидел за машинкой, чумазый помладше, похоже, отвечал за гуталин.
Тысячи школ по всему миру закрылись во время пандемии, чтобы сдержать распространение вируса. В сельской местности это значит, что дети вместо учебы будут работать - пасти скот, собирать урожай. Если рук хватает, а есть нечего - поедут в города шить кроссовки и футболки. Все это в том или ином виде уже было - давно ли средний уровень грамотности на планете перевалил за 50%? Когда вопрос о хлебе насущном стоит ребром, о грамоте уже не думают, тем более если родители сами как-то прожили без образования. И это уже вопрос не о моральной или правовой допустимости эксплуатации детского труда.
Кроме того, всегда есть куда падать ниже. “Талибан” в Афганистане или “Господня армия сопротивления” в Уганде и Судане ставят детей не к сохе, а к автомату Калашникова.
Очень модная фраза - “мир после коронавируса не будет прежним”. Однако можно поспорить с тем, что пандемия отправила нас в какое-то невозвратное будущее. Скорее уж откатила в прошлое и заострила проблемы, которые заметались под ковер.
Ирония судьбы: именно в этом году 4 августа Международная организация труда (МОТ) торжественно объявила, что все 187 ее стран-членов ратифицировали конвенцию о худших формах детского труда. Заметим, “о худших”, а не обо всех. Еще заметим, что ратификация конвенции тянулась с 1999 года. А последняя страна, примкнувшая к ратификации, королевство Тонга (она же последняя, присоединившаяся к МОТ), не делала этого больше четырех лет своего членства в организации.