Он родился в двух шагах от Красной площади. В пять лет уже стал уличным музыкантом. Мечтал об археологических раскопках и египетских гробницах, но выбрал дороги и автомобили России. На вопросы журнала ответил председатель Общероссийского профсоюза работников автомобильного транспорта и дорожного хозяйства Владимир Ломакин.
— Владимир Владимирович, вы коренной москвич?
— Да. Я родился на улице Пятницкой, в самом центре столицы. Но этот факт отнюдь не говорит о каком-то элитарном, что ли, происхождении. У нас была самая настоящая рабочая семья. Отец был столяром, мама трудилась паяльщицей на радиозаводе. Да и моя близость с Кремлем (улыбается) продолжалась недолго. Буквально через пару лет после моего рождения родители получили квартиру в районе стадиона «Динамо».
К тому же я настоящий советский «шестидесятник». Конечно, не в прямом значении этого понятия. Просто родился в 1959 году, и все мое детство как раз пришлось на шестидесятые годы минувшего века. То время в СССР осталось в истории как период расцвета романтики и открывшихся возможностей: вечные споры физиков и лириков, поэтические вечера в Политехническом музее, песни Булата Окуджавы. Будучи маленьким мальчиком, я этого, конечно же, не знал. Но ранние детские годы запомнились именно такими — вокруг были радостные люди, улыбки на лицах, звучащая в парках живая музыка и стихи… Да и я порой выступал в роли уличного музыканта.
— И где же, если не секрет, проходили эти концерты?
— Ну, концерты — это громко сказано. Скорее, так: я проходил вместе с мамой по улице и играл на аккордеоне. Мне было, помнится, лет пять или шесть.
— Завидное достижение для такого маленького мальчика.
— Дело в том, что мама очень хотела, чтобы я освоил именно этот инструмент. Однажды она приехала меня навестить в выездной загородный детский сад (в то время была такая замена пионерлагерю для дошколят). В тот день был концерт с участием родителей, и кто-то из них играл на аккордеоне. И маме очень захотелось, чтобы ее сын тоже играл именно на этом инструменте. Она отвела меня в Дом культуры насосного завода им. Калинина, и я научился. Вспоминается почему-то, как разучивал песню про белых медведей из популярного тогда фильма «Кавказская пленница».
Вот так я и стал «уличным музыкантом». И когда мы всей семьей выходили на массовые гуляния, мне приходилось играть на аккордеоне. Все прохожие нам улыбались: мол, такой маленький, а как умеет! Но были и настоящие, так сказать, официальные выступления. Я ведь не один занимался в ДК. Мы выступали в парке имени Горького, на каких-то других летних площадках. Потом, когда стал старше, пошел учиться в музыкальную школу, окончил ее, но, увы, музыкантом не стал. Да и аккордеон впоследствии сменила более романтичная гитара. Юность, знакомство с девушками, другое время…
— Родительское воспитание было строгим?
— Вы знаете, мои родители большую часть времени были на работе. Я даже не помню, чтобы были какие-то особенные моменты воспитания. В то время, как мне кажется, большинство мальчишек были предоставлены сами себе. Было воспитание в школе, ну а за ее пределами… Да все соседи знали нас, ребят, поименно. Всегда можно было зайти в гости — и чаем угостят, и накормят. Глядя со стороны, можно было бы сказать: какой ужас — дети предоставлены сами себе! А я вот не соглашусь. Все это, скорее, говорит о нашей рано возникшей самостоятельности. Я, допустим, сам себе всегда галстуки гладил. А когда учился классе в пятом-шестом, в моде появились брюки клёш. Конечно, купить такую роскошь, да еще и для мальчика, было невозможно. Клинья в обычные брюки я вшивал себе сам. Берешь, распарываешь шов, отглаживаешь и вшиваешь. И никакой швейной машинки не было, все вручную, иголочкой, стежок за стежком.
— Самостоятельность — это, конечно, хорошо. Но не отражалось ли отсутствие родительского контроля на учебе? Можно же было, наверное, и прогулять?
— Ошибаетесь. Без ложной скромности скажу, что с 1 класса был отличником. Потом, конечно, появились и четверки, но троек не было никогда! (Улыбается.) Если говорить о предпочтениях в предметах, то мне всегда больше нравились точные науки, те, где необходимо было найти решение. Математика, физика, астрономия. К тому же я сразу понял, что пропускать уроки, что-то недопонять — себе дороже. А так — пришел домой, быстро сделал задания, и остается больше времени на какие-то другие мальчишеские увлечения, встречи с друзьями.
Еще одна штука — это общественная нагрузка. Я не говорю о сборе макулатуры — эта обязанность была в советский период у всех. Но меня буквально с самых первых дней назначали на ответственные школьные должности. Сначала старостой класса, потом, в пионерском возрасте, — председателем совета дружины и членом районной пионерской организации. Так что при таком доверии со стороны педагогов и товарищей просто стыдно было бы проявлять безответственность.
Но от мальчишества, конечно, никуда не деться. Жизнь в нашей школе была очень интересной. Помню, учитель по начальной военной подготовке организовал нам экскурсию в Белоруссию по местам боевых действий периода Великой Отечественной войны. Мы проехали всю республику — Ушачи, Хатынь, Минск, Витебск. Занимались раскопками, находили останки солдат, оружие военных лет. Я тогда домой привез настоящий порох. Потом, конечно же, решил проверить — отсырел или нет? Не отсырел (улыбается). А я чуть не лишился волос.
— Вы жили неподалеку от стадиона «Динамо». Такое соседство не может не повлиять на еще одну сторону мальчишеской жизни. Скажите честно, футболом увлекались?
— Конечно, как и мой отец! Мы вместе болели за нашу команду, радовались победам и сокрушались при поражении. А потом папа подарил мне мяч, и я пошел заниматься в спортивную секцию. А будучи учеником 10 класса, получил рекомендацию от заслуженного тренера СССР Константина Бескова, что мне стоит попробовать попасть в молодежную команду клуба. Речь идет, конечно же, о «Спартаке». Правда, о карьере футболиста я не мечтал никогда. Это была не моя стезя. А в остальном? Теннис, волейбол… А вот что не любил, так это плавание и лыжи! Лыж у нас дома не было никогда, не был приучен. А плавать я вообще научился только к тридцати годам. Заставил себя, потому что стыдно было перед друзьями во время отдыха на море.
— Не музыка, не футбол… Какая же профессия вас привлекала? В какой вуз хотелось поступить?
— Честно говоря, даже окончив школу, я не мог принять решения, так как каких-то особенных предпочтений не было. Какая в школе была профориентация? Спрос был на рабочие профессии. В последних классах школы мы все, как водится, занимались в учебно-производственных комбинатах, изучая какую-либо профессию. Я пошел на электромонтера по ремонту телефонов, решив, что это интересно. Так и вышло! Мы ходили по вызовам с настоящими работниками и даже сами что-то ремонтировали. Кстати, с тех пор мне не приходилось вызывать телефонного мастера домой — все мог починить сам. Пригодилось в жизни. Но вот куда идти учиться после окончания школы, я даже не знал.
Конечно, определенные мысли возникали. Но все это было несерьезно. Например, лет в 12–13 была мысль стать археологом. Помню, на меня очень сильное впечатление произвела золотая маска Тутанхамона, которую в те годы привезли из Египта в столичный музей. Мне очень захотелось стать одним из тех людей, работа которых связана с такими вот находками. Я даже взял у родителей деньги и ездил по книжным магазинам в поисках детской энциклопедии по истории. Купил, кстати. Но моя учительница музыки, которой я рассказал о своей идее, сказала: «Ты понимаешь, что археолог — это человек, который не только раскопками занимается. Он должен хорошо знать историю». А этот предмет мне интересен не был, казался скучным. Так что мысль об археологии быстро растаяла.
— Что же в итоге определило ваш выбор?
— Все было очень просто. Мой друг пошел в Московский автодорожный институт. И я решил идти с ним, тем более что институт находился рядом со школой. Поступил на новый в вузе факультет «Организация перевозок и движения», созданный бывшим ректором МАДИ Леонидом Леонидовичем Афанасьевым. Знаете, выбрав институт, в общем-то, случайно, я впоследствии понял, что попал именно в тот вуз, который мне был нужен. И до сих пор горжусь, что окончил именно Московский автодорожный. Помню, Леонид Леонидович говорил нам: «Ваши дипломы будут востребованы везде, потому что у вас дипломы МАДИ, а МАДИ — это фирма». И с этим девизом я иду по жизни.
— Вы рассказывали, что школьная жизнь была насыщенной. Наверное, в жизни студенческой приключений было не меньше?
— Когда я поступил в институт, мне, можно сказать, сразу пришлось стать взрослым. Я рано обзавелся семьей, и уже в мои 19 лет у нас с супругой родилась дочка. Так что песни под гитару, студенческие отряды и все остальные приключения прошли мимо меня. Конечно, нам с женой было очень непросто: два студента, маленький ребенок. Но, во-первых, помогали родители, за что я им благодарен до сих пор. Во-вторых, мы нашли возможность подрабатывать на дому. Честно говоря, я точно не знаю, как супруга нашла эту работу, но мы с ней дома по вечерам шили наволочки. Деваться было некуда — нужно было растить нашего первого ребенка и учиться.
— Была ли возможность выбрать место работы по окончании института? Какие были предложения?
— По окончании МАДИ меня, новоиспеченного инженера по эксплуатации автомобильного транспорта, пригласили в профильный научно-исследовательский институт. Заманчиво, но вот заработная плата там была весьма невысокой. А мне нужно было заботиться о своей семье. Поэтому, когда поступило более, скажем так, привлекательное предложение от 23-го автокомбината «Мосстройтранса», я предпочел второй вариант. В то время на транспортных предприятиях повсеместно организовывались отделы труда и зарплаты. Главный экономист нашего автокомбината решила, что новый отдел должен возглавить именно новый в отрасли человек — выпускник Московского автодорожного института. Выбор пал на меня.
— Думаю, было непросто: только со студенческой скамьи — да сразу в руководители. Плюс — новое подразделение, работу которого тоже необходимо было организовать. Трудно было с подчиненными?
— Я оказался в женском коллективе (улыбается). Представьте: 14 сотрудниц, все уже с опытом работы, да и с жизненным опытом — они были старше меня. Но приняли хорошо. Мне все рассказывали, объясняли, советовали. Понимаете, на каждом предприятии свои устои, документы, даже место, где лежат эти документы, форма общения — все это мне предстояло понять. Вот в этом была основная сложность. И еще одна, чисто житейская. На работе нужно было оказаться ровно в 8:00, а жили мы достаточно далеко от автокомбината. Так что после определенной вольницы пятого курса трудно было привыкать к жесткому рабочему ритму. А когда привык, сразу активно включился в общественную жизнь предприятия.
— Так уже тогда вы начали заниматься профсоюзной работой?
— Нет, меня включили в комитет комсомола автокомбината. Мы занимались делами молодежи. К примеру, среди наших работников было немало ребят приезжих, которые жили в общежитии. В основном одни парни. Дом и работа — скучно же. А вот рядом была швейная фабрика «Большевичка», где работали одни девчонки. По предложению нашей комсомольской организации мы стали организовывать совместные мероприятия, проводили разные конкурсы. Что еще? На автокомбинате работал олимпийский чемпион, футболист Анатолий Масленкин, был нашим физкультурным организатором. Мы устраивали футбольные турниры между автоколоннами.
— Профсоюзная работа в моей жизни появилась только через пять лет. Конечно, с профкомом нашего автокомбината мы сотрудничали очень тесно. Это и согласование актов, касающихся нормирования труда и заработной платы, и участие в работе комиссии по трудовым спорам, действующей на нашем автокомбинате. Работал я и с городским комитетом профсоюза, организуя социалистические соревнования на предприятии. А вот о деятельности высшего эшелона, так сказать, имел весьма слабое представление. И вдруг после очередной профсоюзной проверки предприятия раздается телефонный звонок: меня пригласили на работу в Центральный комитет профсоюза. Оказалось, что профсоюзный проверяющий, а он был представителем именно ЦК, рекомендовал именно мою кандидатуру. Я подумал и решил согласиться.
— И с тех пор вы занимались только профсоюзной деятельностью?
— Да. В 27 лет я начинал как инструктор ЦК профсоюза. Честно говоря, когда я впервые пришел на эту работу, мне показалось, что по сравнению с предприятием жизнь здесь как будто остановилась. И на первых порах на партийных собраниях мне очень хотелось выступить и сказать: «Что мы так медленно все решаем! На дворе — перестройка, такие перемены в стране, пора и нам ускоряться». А потом, когда разобрался, понял: работы хватает. На каждого сотрудника аппарата постоянно приходилось по 10–15 жалоб, которые необходимо было разобрать, вникнуть с точки зрения законодательства, общаться с руководителями предприятий, специалистами отраслевого министерства и Госкомтруда. То есть велась ежедневная кропотливая работа, результатом которой была помощь отдельному работнику или целому коллективу.
— За годы в Центральном комитете вы, наверное, успели поработать на разных должностях.
— И не только должностях, но и в разных профсоюзах, если можно так сказать (улыбается). Вы же знаете, какие перемены происходили в профсоюзной структуре на рубеже 80–90-х годов. Только в 1990 году был создан Совет председателей нашего профсоюза по РСФСР. Туда меня пригласили на должность заведующего отделом, а через пять лет я стал заместителем председателя профсоюза. Это, пожалуй, было самое трудное время как для работников отраслей, так и для профсоюзных работников. Проще говоря, и у тех, и у других были серьезные проблемы с заработной платой. Но и об уходе я не думал. Большинство моих друзей занимались каким-либо бизнесом, но я точно знал, что это не мое. К тому же работа в профсоюзе мне нравилась. И пусть она не всегда должным образом оценивается, но я уверен, что без профсоюзного представительства жизнь наемного работника была бы гораздо труднее.
— В 2013 году вы были избраны председателем профсоюза работников автомобильного транспорта и дорожного хозяйства? Вы шли на выборы с какими-то определенными идеями? Что удалось реализовать?
— Все свои идеи, все свои предложения по изменениям в нашей работе я всегда выносил на обсуждение с коллегами. Благо за столько лет профсоюзной деятельности таких возможностей у меня было достаточно. Когда меня избирали, у меня не было оснований сказать, что наша работа никуда не годится и мы теперь будем жить и трудиться по-новому.
— А на данном этапе, как вы считаете, что наиболее важно для профсоюзов?
— Самое главное — добиться сохранения уважительного отношения в обществе к человеку труда, его социальной защищенности, а для этого надо укреплять доверие людей к профсоюзам. Необходимо донести до работников, для чего нужны профсоюзы. А для того, чтобы это понимание возникло, люди должны знать о конкретных результатах нашей работы. Например, все, наверное, знают о проблемах, которые возникли в различных отраслях после вступления в силу закона о специальной оценке условий труда. И каждый профсоюз, и ФНПР добивались внесения изменений в этот, я считаю, крайне недоработанный документ, лишивший многие категории работников прежних гарантий и льгот. Если говорить о профсоюзе работников автомобильного транспорта и дорожного хозяйства, то нам удалось добиться установления определенных отраслевых критериев при прохождении СОУТ. Это позволило, в частности, подавляющему большинству работников городского пассажирского транспорта восстановить свое право на льготную пенсию.
А еще — с людьми надо работать. И не из кабинета, а в непосредственном общении, на собраниях трудовых коллективов. Человек должен видеть, что профсоюзы занимаются действительно важными для него вопросами. И каждый работник — не просто наблюдатель, а участник этого процесса.
— Владимир Владимирович, хотелось бы задать вам еще несколько вопросов личного характера. Расскажите, чем вы любите заниматься в свободное от работы время?
— Я очень люблю фотографировать. Поэтому у меня личных фото не так много, я всегда за кадром. Люблю фотографировать людей. Мне всегда очень нравилось, когда на бумаге появляется изображение, и ты можешь сам его формировать: эта деталь должна появиться или она должна быть затемнена, к примеру. Мне нравится изобретать.
Люблю что-то мастерить своими руками. Например, сам делал мебель у себя дома. А сейчас занимаюсь обустройством дачи. Кое-что приходится постигать — допустим, настилку полов или как лестницу на второй этаж соорудить. К сожалению, сейчас на это увлечение практически не остается времени, как и на многие другие, даже гораздо более важные составляющие моей жизни.
— Вы говорите о семье?
— Конечно. У меня четверо детей и семеро внуков. И мне очень хочется, например, каждый вечер читать внучке книжку. Но, увы, получается не так часто, так как приезжаю я позднее, чем она ложится спать. Понимаете, счастье для меня — чтобы самые близкие были рядом и были здоровы и счастливы: моя жена, дети, внуки. Чтобы как можно дольше была жива мама. Мне очень хочется, чтобы все они радовались, когда находятся рядом со мной.