Мистика и жизнь передвижника наших дней

Назад Вперед

ИЗ ХАОСА В КОСМОС

Мы познакомились с Алланом Ранну на его персональной выставке “Между космосом и хаосом” в галерее “Арт База” в Сергиевом Посаде. Название отсылает к древнегреческой философии, где понятия “космос” и “хаос” - антонимы, но через осознание хаос превращается в космос. Встретившись с Алланом, я вспомнила, как он описывал тибетских монахов: очень простые, улыбчивые, все время шутят и смеются, однако скрывают за этим невероятную глубину, - похожее впечатление произвел на меня сам Ранну.

У него за спиной около 20 лет путешествий, его картины находятся как в частных, так и корпоративных коллекциях в Москве, Питере, Таллине, а также Швейцарии, США, ЮАР...

- Аллан, и все же - почему вы заканчивали биофак МГУ? Вы с детства занимаетесь живописью - с шести лет учились у таллинского художника, работали у него подмастерьем, изучали настенную живопись в Бурятии и Монголии, учились персидской миниатюре в Самарканде… И также с детства бывали в экспедициях… Почему не пошли на археологический факультет или, допустим, не в художественный институт? И что вам дало обучение в университете?

- История такая. После седьмого класса мама отвезла меня в Крым, где сказала: ты давай определяйся, чем собираешься заняться. И я озадачился. А поскольку тогда желание было одно - плавать среди коралловых рифов (смеется), - я придумывал, какая профессия подойдет лучше всего. И увлекся морской биологией. Ракушки и кораллы очень красивые, мне нравилось их рисовать и изучать. Правда, ко времени поступления в вуз я заинтересовался фундаментальными вопросами - что есть основы жизни и жизнь как таковая. До меня дошло понимание: наука как метод познания сильно ограничена, а научный метод мал по сравнению с бесконечной неизвестностью.

Тем не менее я получил диплом. Учеба на биофаке была в радость - на первых двух курсах чуть ли не на всех предметах приходилось рисовать. Может, рисования было больше, чем в “Суриковке”. Но одновременно я понял: главный инструмент познания - мой организм и мое восприятие. Любые микроскопы и другие приспособления - это протезы. А человек - существо, созданное природой и способное войти с ней в гармонию. И один из путей достичь этого - искусство…

После вручения диплома я оказался на перепутье - и выбрал живопись, начал изучать человеческое восприятие, навсегда порвав со специальностью, которую получил в вузе. Как у химика, исследующего вещества, образуются в результате различные соединения, так у художника в процессе исследования окружающего мира появляются картины. Второе мне ближе.

ИГРЫ РАЗУМА И БЛАГОДАТЬ

- Когда распался СССР, как вы это восприняли? Была ли радость, что сможете больше путешествовать, дескать, двери открыты?

- Во-первых, границы открыли еще до развала. А во-вторых, Союз был единственным государством, где без денег можно было доехать хоть до Дальнего Востока. Как-то сидели с приятелем в Таллине, смотрели кино - хипповые годы, у обоих волосы до пояса. Он говорит: “А поехали в Киргизию?” Я ему: “А поехали!” И мы на следующее утро стопом отправились в Киргизию - никаких проблем. Кстати, если бы границы не открыли, я вполне мог бы удовольствоваться Памиром, Тянь-Шанем, Алтаем.

Помнится, на Алтай приехал с огромным снобизмом - после всяких Гималаев. Думаю, ну, небольшие горы… Перед этим побывал на Кавказе, где мне не понравилось - красиво, а ощущение, будто нахожусь на открытке... Алтай сбил спесь - на какие-то мгновения напрочь снес башню. Он ничуть не уступает Гималаям по мощи энергетики, хотя все горы, конечно, разные. В Гималаях испытываешь совершенную ясность ума, а потом, возвратившись, понимаешь, что тебя “догнало”: идешь по городу, а кажется, будто летишь. Памир действительно мистичен - как счастливая страна Шамбала, где пропадают люди в произведении Отто Шпенглера. Если брать Тянь-Шань, он невероятно свежий и прозрачный, но иногда может быть жестоким и опасным. Ребята со слабой и неустойчивой психикой легко и бесповоротно сходят там с ума. И среди моих знакомых такие бывали. У меня в этом смысле крыша крепко на месте. И кроме прочего я считаю это заслугой университета, где смог воспитать в себе дисциплину ума и получить, помимо фундаментального образования, некую базу, основу, которая не позволяет мне слететь с катушек, как это случается с иными малахольными туристами.

- Что вы имеете в виду? Приведите пример.

- Я изучал в Монголии и Бурятии тибетско-монгольскую фреску и два года вел монашеский образ жизни в монастыре, где меня обучал лама. Он всегда отмечал, что с головой у меня полный порядок: часто люди начитаются книжек, приезжают туда и перестают что-либо соображать. В Катманду был забавный случай, когда один восторженный немец пристал ко мне: “Там такой гуру, такой тибетский святой есть, надо срочно и немедленно к нему бежать”. Мы пошли. Перед нами картина: сидит дед, рот до ушей, смеется - лама. Обратился ко мне: “Ты буддист?” Я ему: “Нет, православный”. А он: “Ну наконец, нормальный человек пришел!” В результате мы с ним очень подружились.

Вообще, социальные матрицы формируются до трехлетнего возраста, поэтому переход в другую культуру бесполезен. Если я покрещусь в тибетские буддисты, из меня выйдет отвратительный тибетский буддист, дурак дураком. Я вырос в Советском Союзе, на основе православно-христианских ценностей у меня сложилось мировоззрение - нельзя этого изменить. Да и не надо: в пределах своей культуры можно контактировать с другими, для этого незачем менять веру… В мире все переплетено - в том числе в религиозном отношении.

- Чуть ли не полжизни вы провели в путешествиях по странам Центральной и Юго-Восточной Азии - можно ли сказать, что эти поездки объединял некий внутренний поиск? Что искали и что нашли?

- Начну немножко издалека. Чем отличается русская культура, скажем, от западноевропейской? В католицизме глас Божий - это рассудок. Но каждый человек, если он последователен, приходит к тому, что побудительным мотивом любых рациональных конструкций являются иррациональные по сути страсти и желания. Осознав это, оказываешься перед метафизической тайной, главной загадкой бытия. В православном мире критерий истины не рассудок, основанный на усеченном римском праве, а вдохновение, благодать. Это наш компас и мерило поступков.

У меня есть картина, называется “Каменная молитва”, я писал ее в Камбодже. В XIX веке там нашли затерянные в джунглях храмы, которые расположением повторяют карту звездного неба, а центральный храм находится в точке проекции Полярной звезды. Внутри каждого установлен алтарь или скульптура, изображающая людей, обращенных с молитвой к небу. Это как бы телеграммы в небо - каменная молитва, чей век гораздо дольше человеческого. Человек всю жизнь ждет обратной связи - но ответы посещают нас в виде отдельных переживаний и ощущений. А они неопределимы и недоказуемы - это любовь, вдохновение и радость бытия. Соединяясь, они дают творческое ощущение соучастия в устройстве мироздания. Это ищут в самых разных уголках земли и в самых разных культурах. Так, в Индии и Тибете мы встречаем отголоски православия, с удивлением обнаруживаем собственные отражения...

В итоге все это - поиск самого себя… Путешествия помогают раскрыться. В Камбодже, например, очень интересно, но для меня это параллельный нашему мир. А в Непале чувствую себя как дома - могу чуть ли не с закрытыми глазами гулять. То же у меня только в отношении Москвы и Киргизии.

ДЕЛА НАСУЩНЫЕ

- А в материальном плане каково быть свободным художником, ведь путешествия - дорогое удовольствие? И что из занятий приносит вам основной доход?

- Художнику тяжело, а каково окружающим (шутит)… основной заработок я получаю от продажи картин. Раньше работал главным художником в журнале “Коммерсант-Weekly”, потом в “Эксперте” - платили изрядно. В промежутках ездил в Непал и Киргизию. Но в один момент почувствовал, что не могу иллюстрировать инвестиции - уволился и не порывался вернуться.

- Как вы впервые получили приличные деньги от продажи картин?

- Это было в январе 94-го, на моей первой персональной выставке в ЦДХ. Выставочный день завершался, когда ко мне подошел эдакий шкет весь на “движухе” и заявил: хочу вот эту картину, эту и эту! Вытащил пачку купюр - 10 тысяч долларов - и вопросил: “Что на это еще можно купить?” Я ему: “Еще вот эту маленькую можно. Правда, выставка еще идет - вы понимаете, я не могу эти полотна прямо сейчас снять и отдать”. А он в ответ: “Ничего, я подожду”. Отдал деньги и запросто ушел. Я первый раз в жизни держал в руках доллары - и сразу столько! Абсолютный сюрреализм!… Первым делом мы с женой уехали в Киргизию, потом в Турцию просто отдохнуть, а дальше нас ожидал Непал.

- Вы сами устанавливаете цены на картины? Вообще в каком диапазоне они варьируются?

- Знаете, со временем они установились сами собой. Сначала я не понимал, как оценить работу - в сто рублей или тысячу долларов. Ценовая политика образовалась после 91-го года, тогда в Южной Африке состоялась первая выставка советского искусства, куда были отобраны мои работы. Случайно я увидел репортаж с этой выставки, покупали там только работы Льва Бруни и мои. Тогда я понял их приблизительную стоимость: 8 - 12 тыс. долларов. Потом и здесь, в России, на мои пейзажи находились покупатели за эти цены. Я считал себестоимость - выходит порядка 3 - 4 тыс. долларов за полотно. Иначе их, скажем так, просто не будет.

- А кризис осложнил жизнь?

- После 2008 года продажи стали идти туго. И я оказался в странной ситуации - не имею права сбивать цены, потому что отвечаю перед людьми, которые купили их у меня за конкретную сумму. Не могу устраивать демпинг среди своих покупателей. А таких цен, как раньше, сейчас не назначают… Вообще, занятия наукой и искусством - это большая роскошь: вспомните хотя бы Средневековье, только богатые люди могли себе это позволить.

- Аллан, поскольку у нас профсоюзное издание, скажите, нужны ли художникам правозащитные организации - в частности, профсоюзы?

- Безусловно, нужны. Вообще, я думаю, что вся западноевропейская демократия выросла из цехов, а цеха появились благодаря профессиональным союзам ремесленников, торговцев и так далее. В советские годы профсоюзы были частью партийно-хозяйственной системы и успешно справлялись со своими функциями. Одна из сегодняшних бед нашей страны заключается как раз в том, что сейчас профсоюзные организации довольно слабы. Кстати, аналогичным образом сложилась ситуация с профсоюзами во второй мировой державе - Америке.

Николай Федоров / "Солидарность"