Английский опыт борьбы с тунеядством

Иллюстрация: fineartamerica.com

Недавнее предложение петербургских депутатов вернуть в законодательство наказание за тунеядство наделало в СМИ и обществе немало шума. Правда, говорят эксперты и политики, шансов быть принятым у закона не слишком много: ведь для этого пришлось бы принимать новую Конституцию, в которой право на труд делалось бы обязанностью (белорусскому президенту Лукашенко, однако, разночтения с основным законом не помешали недавно подписать аналогичный декрет.

Применение закона на практике, поддержи его думцы, выглядит весьма туманно, а сама инициатива на фоне вхождения России в полосу большого кризиса с неминуемым ростом безработицы - как минимум экстравагантно.

СМИ наперебой рассказывают, как боролись с тунеядством в СССР и в соцстранах, кто-то вспомнил и нацистскую Германию - тунеядство там также считалось преступлением. Впрочем, пионерами в борьбе с “нетрудовым образом жизни” стоит все же назвать англичан.

ЧУМА И ТУНЕЯДСТВО

В 1347 году генуэзские купцы, возвращавшиеся с грузом специй из Крыма, завезли в Европу “черную смерть” - чуму, уже несколько лет к тому моменту опустошавшую азиатские города и степи.

До Англии от средиземноморского берега эпидемия докатилась за год, забрав по дороге четверть населения христианского мира. На Альбионе бедствие приняло и вовсе небывалый масштаб - в иных городах умерло свыше половины населения, прежде всего, конечно, “черный” люд - крестьяне, слуги, ремесленники. И когда чума ушла, выяснилось - страна осталась без рабочих рук, а расценки за услуги выживших взлетают до небес:

“Так как большая часть народа и больше всего рабочих и слуг уже умерла в эту чуму, то некоторые, видя затруднительное положение господ и малочисленность слуг, не желают служить иначе, как получая чрезмерное вознаграждение, а некоторые предпочитают, пребывая в праздности, просить милостыню, вместо того чтобы трудом снискивать средства к жизни”, - констатирует “Ордонанс о рабочих и слугах”, изданный в 1349 году королем Эдуардом III.

Документ, который мы только что процитировали, требовал, ни много ни мало, “чтобы каждый мужчина и каждая женщина королевства нашего Англии, какого бы состояния они ни были... крепкие телом и в возрасте до шестидесяти лет, не живущие торговлей и не занимающиеся ремеслом и не имеющие собственности, которой бы жили <...> если его или ее позовут служить соответственно их состоянию, обязаны служить тому, кто их позовет”.

Не имеющим собственности или занятия тунеядцам при этом полагались суровые кары: в случае, если эти люди отказывались идти в услужение, они должны были быть немедля схвачены и отправлены в тюрьму, покуда не найдут поручительства, что пойдут все же в услужение.

Еще суровее карал закон тех, кто оставлял службу без видимых причин - те не только подлежали заточению в темницу, но и снабжались “волчьим билетом”: их запрещалось впредь принимать на службу и работу.

Законов, подобных цитированному выше ордонансу, было с того времени принято несколько - вряд ли имеет смысл цитировать их все. Другое дело, что обеспечить их выполнение ни констебли, ни бейлифы, ни иные представители власти как следует так и не смогли.

Впрочем, по-настоящему драматично борьба с “праздношатающимся простонародьем” развернется на острове спустя полтора столетия.

ОГОРАЖИВАНИЯ И ЗАКОНЫ О ПАУПЕРАХ

В конце XV века Англия, едва оправившись после многолетней войны Алой и Белой розы, распрощалась со средневековьем: шерсть, пригодная для прядения, стала нужнее и выгодней хлеба, а это, в свою очередь, означало конец векового сельского уклада.

Лендлорды, в собственности которых находилась большая часть всех сельскохозяйственных земель острова, начали изымать пашни, находившиеся в пользовании у крестьян, под пастбища - историки назвали этот процесс “огораживаниями”. С интересами последних никто не считался - тысячи вчерашних земледельцев, выгнанных со своих участков, оказались на улице, пополнив ряды “пауперов” - нищих и бродяг-безработных.

Королевская власть, безусловно, пыталась умерить произвол лендлордов и ограничивать огораживания, по крайней мере там, где дело доходило до разрушения крестьянских хозяйств - но делалось это не слишком настойчиво. Скоро огромное количество бродяг, скитающихся по дорогам страны в поисках пропитания и заработка, сделалось проблемой национального масштаба.

Бороться с проблемой, однако, принялись оригинальными методами - вместо того чтобы по-настоящему эффективно обуздать лендлордов, власти принялись за самих пауперов.

“Бродяг, бездельников и подозрительных заковывать в колодки на три дня и три ночи, и другой пищи, кроме хлеба и воды, не давать - а затем изгонять из города”, - говорит английский закон времен правления Генриха VII (1485 - 1509), первого из династии Тюдоров.

Уже Генрих VIII постановил: пойманных бродяг-тунеядцев следует сечь розгами и помещать в исправительные дома. Его наследник Эдуард VI, тот самый принц из книги Марка Твена, что якобы научился милосердию к простонародью, пережив немало в рубище нищего, на деле прославился тем, что ужесточил законы против бродяг до предела: с 1547 года пойманных злостных бродяг-тунеядцев полагалось клеймить и приговаривать к каторге, а тех, кто попадался вторично, и вовсе ждала виселица.

Справедливости ради надо признать: параллельно с драконовскими законами Тюдоры в конце концов занялись и развитием какой-никакой социальной помощи неимущим, отделив законодательно “злостных” бродяг от нищих, “достойных помощи” - старых, больных, искалеченных или оказавшихся без средств по обстоятельствам непреодолимой силы. Система “законов о бедных” и попечительства о “достойных неимущих” сложилась окончательно в царствование Елизаветы I (хотя дополнялась и совершенствовалась в последующие десятилетия вплоть до XIX века неоднократно).

Основные звенья социальной помощи, включая хлебные раздачи, выдачу пособий и предоставление заработка, были возложены на приходы (впрочем, параллельно были созданы условия для частной филантропической инициативы). Введение пособия по безработице в рамках этих “старых законов о бедных”, как их прозвали историки, тем более ценно, что еще в начале XVI века безработных от бродяг не отделяли вовсе.

Эта система, с которой, однако, по-прежнему сосуществовали жестокие наказания для “злостных” бродяг, продержалась до XIX века. В обществе приходские пособия и раздачи вызывали немало раздражения: подобное потакание социальному “иждивенчеству” противоречило и протестантской этике, и получившим развитие в XVII - XVIII веках идеям свободного рынка.

“Я убежден, что половина получающих помощь от прихода способны сами зарабатывать себе на жизнь, - высказывался как-то знаменитый философ Джон Локк. - Зло происходит не от недостатка продовольствия и безработицы... рост бедноты, вероятнее всего, имеет иные причины; и последние - не что иное как отсутствие дисциплины и коррупция манер...”

ТЮРЬМЫ ДЛЯ БЕДНЫХ

Наконец, в 1834 году этой системе пришел конец. На фоне промышленной революции рубежа XVIII - XIX веков Англия пережила небывалый демографический взрыв - численность населения Альбиона в первой трети позапрошлого столетия прирастала на невиданные 2% в год. И тут в спину ударил экономический кризис 1825 года, один из первых в новой истории, резко увеличивший и без того многочисленную армию английских безработных.

Не случайно к 1830-м годам среди среднего и высшего класса немалую популярность снискали идеи профессора и священника Томаса Мальтуса, утверждавшего, что дальнейший неконтролируемый прирост населения вскоре может привести к голоду и бедствиям. Выход из тупика виделся один - само-ограничение бедных в размножении и сокращение благотворительности как рассадника социального иждивенчества.

В парламенте в то время доминировали виги - партия крупных промышленников, известная пристрастием к нормам протестантской трудовой этики. На этом фоне и произошла крупнейшая реформа социальной сферы, означавшая конец старого законодательства о бедных.

“Акт об улучшении законов о бедных”, принятый в 1834 году, полностью пересмотрел старую приходскую систему благотворительности. Пособия неимущим и продовольственные раздачи отменялись, а единственным видом помощи оставшимся без средств и заработка отныне оставалось помещение в работный дом.

Об этих “благотворительных Бастилиях”, самая суть которых заключалась в том, чтобы отбить у бедняков охоту обращаться за государственной помощью, немало писали и классики, начиная с Диккенса (о работных домах мы уже рассказывали в “Солидарности”, см. № 7, 2013).

Тюремные условия, крайне скудная пища и зависимость от произвола надзирателей и инспекторов были настолько пугающими, что безработные были готовы на какие угодно условия найма, лишь бы не попасть в работный дом. Лучше, право слово, собирать собачий помет на щелочь для кожевников или сортировать гнилые кости. Этим в английских городах и приходилось многим заниматься (о нестандартных профессиях британского дна середины XIX века можно прочитать в “Солидарности” № 9, 2013).

Система работных домов, несмотря на массовые протесты (так, их уничтожение было одним из требований чартистов), дожила до XX века и была отменена окончательно лишь в 1940-х годах, когда на Альбионе победила концепция “государства всеобщего благоденствия” и социальных гарантий для уязвимых слоев населения - не в последнюю очередь благодаря деятельности профсоюзов.

А это уже другая история.