Царица Эвелина и другие люди

Рисунок: Дмитрий Петров / "Солидарность"

Его восхитила белая, как будто никогда не видевшая солнечного света кожа, очаровательная шляпка с небольшой вуалью, шея, прикрытая якобы небрежно повязанным шарфиком... Он успел рассмотреть даже пальцы, украшенные дорогими кольцами... Женщина улыбалась каким-то своим мыслям, взгляд ее, не задерживаясь, пробежал по Головкину и устремился вверх, ее строго очерченный профиль проплыл мимо, и Головкин с трудом подавил в себе желание обернуться.

“Явно не простолюдинка... Вот из-за таких женщин и происходит все на этой планете - страшные войны и великие открытия, гнусные предательства и безумные подвиги, трагедии неразделенной любви и комедии разделенной... - Головкин все же не удержался и обернулся: - Завоюй целый мир, кинь к ее ногам, она все равно останется надменной и недоступной... Царица Эвелина...” Женщина, которую Головкин нарек Эвелиной, уже таяла вдалеке, где-то ее ждал самый счастливый мужчина в мире, пажи готовили благоуханную ванну, а повара - изысканный ужин... Головкин прикрыл глаза. “За одну ночь с такой женщиной можно отдать все богатства всех арабских шейхов...” - в голове Головкина зазвучала небесная музыка, которая неожиданно закончилась заливистым детским смехом.

“Папа, посмотри - дядя стоя спит, как лошадка!” - Головкин открыл глаза и увидел смеющуюся рыжую девчушку, теребящую за рукав своего сонного папу. Папа равнодушно посмотрел на Головкина, наклонился к дочке и стал что-то ей втолковывать, видимо, правила поведения в обществе.

“А у моей царицы, интересно, есть дети? Если б я был ее героем, она родила б мне пять таких вот рыжих девчушек...” - на этот раз Головкин глаза не закрывал, и музыка в его голове не звучала. Да и если б звучала, ее спугнули бы три горца, громко обсуждавшие что-то на своем языке. Со стороны казалось, что они ругаются и сейчас перережут друг друга, но Головкин знал: они просто разговаривают. Они друзья. Им тяжело здесь, их здесь не любят, их семьи остались на далекой родине, там, где ветра поют свои нескончаемые песни в горных ущельях... Головкин улыбнулся горцам, но они в ответ метнули в него три таких злых взгляда, что он вздрогнул. “Наверное, в их загадочной стране не принято улыбаться незнакомцам... Может, они подумали, что я смеюсь над ними или над их речью...” - Головкин хотел вновь обернуться, что бы извиниться, но раздумал. К тому же ему навстречу приближалась парочка, на которую хотелось смотреть с восторгом и умилением.

Он и она, оба в годах, седина уже пробралась в ее прическу и давно поселилась в его, но как нежно она обнимала его! Как он смотрела на нее! Зачем она что-то шептала ему, ведь никакими словами не выразить ту любовь, которая сквозила в каждом ее движении?.. “Достойный закат достойной жизни”, - подумал Головкин и вновь вспомнил свою царицу Эвелину. Ах, если б они могли быть вместе! Если бы они только могли... Они тоже встретили бы свою старость с благодарностью, в окружении любящих детей, внуков и правнуков, и не здесь, а в небольшом шале в предгорье Альп... Головкин вновь прикрыл глаза и очутился возле своего шале...

Двухэтажная хижина пастуха с красной черепичной крышей... Зеленый склон, на котором пасутся белые барашки, внизу прозрачный ручей с небольшой мельницей... Постаревшая, но по-прежнему величественная Эвелина в кресле-качалке вяжет чепчик для очередного внука, он поливает цветы, отгоняя ласковых ручных коз... Белые вершины Альп вдалеке... Облака, плывущие куда-то в Австрию... Сейчас, сейчас запахнет свежим хлебом, который печется в старинной дровяной печке на заднем дворе...

Но пахнуло неожиданно чем-то неведомым, невкусным, и Головкин вернулся в жизнь, которая оказалась не такой радужной. Пожилая парочка была уже совсем рядом, и оказалось, что она не такая уж и пожилая, а тот, кого так нежно обнимали, просто пьян. Пьян мертвецки и с утра, и именно его перегар перебил аромат горячего хлеба, вернув Головкина из альпийского предгорья. Рано поседевшая боевая подруга из последних сил удерживала своего рыцаря от позорного прилюдного падения, а слова, которые она ему говорила... Это были слова не любви, это были жестокие упреки и суровые обвинения. Наверное, рыцарь совершил вчера отнюдь не рыцарский поступок... И не только вчера... Да и не был он никогда ее рыцарем, как, впрочем, и она никогда не была его Дамой. Не бывает Дам с таким запахом...

У Головкина было еще много разных неожиданных и любопытных встреч, которые принесли ему массу впечатлений, позволивших забыть странную парочку. Он видел старушку, у которой на руках дремала собачка, один в один похожая на хозяйку. Видел девушку с голубыми волосами, чем-то напоминающую Мальвину из старого детского фильма, если б только не кольца в носу и в губах, татуировка на предплечье в виде чудовища и очень странное одеяние. Видел непонятного юношу с накрашенными глазами, который мило улыбнулся Головкину и пальчиком нарисовал в воздухе сердечко. Видел ярко одетого мавра, на которого с изумлением взирали босоногие цыганята... Видел даже свою одноклассницу, в которую был безнадежно влюблен двадцать лет тому назад... Он еле успел отвести взгляд, застыдившись своей неказистой одежды, но она все равно заметила его и уже поднимала руку, чтобы поприветствовать и наверняка договориться о свидании... Она же не знала, что у Головкина уже есть царица, есть его Эвелина... Может быть, уже завтра... Но тут, к счастью, эскалатор закончился, одноклассница уехала к выходу в город, а ноги Головкина ступили на грязную платформу станции метро “Киевская” радиальной линии.

Каждое утро, спускаясь на эскалаторе в метро, Головкин проживал целую жизнь, полную любовных драм и забавных приключений. Жизнь, похожую на увлекательный роман, от которого невозможно оторваться...

Ведь там, наверху, у него вообще никакой жизни не было.