130 лет назад, 24 января 1878 года, в приемной петербургского градоначальника генерал-адъютанта Федора ТРЕПОВА прогремел выстрел. Трепов был ранен, а стрелявшую в него девушку схватили. Она назвала себя Елизаветой КОЗЛОВОЙ, дочерью отставного поручика и дворянкой Тверской губернии. В действительности задержанной оказалась Вера ЗАСУЛИЧ.

ЗАГУБЛЕННАЯ ЮНОСТЬ

“Перелистывая великую книгу истории, трудно и, быть может, невозможно найти имя, которое достигло бы с такой быстротой известности до такой степени широкой, неоспоримой, единодушной. Совершенно неизвестное накануне, это имя в течение многих месяцев было у всех на устах, воспламеняя великодушные сердца обоих полушарий, и превратилось как бы в синоним героизма и самоотвержения”, - писал революционер Сергей Степняк-Кравчинский.

Действительно, очень быстро имя Веры Засулич получило мировую известность. А ведь в ХIХ столетии, не знавшем электронных СМИ и Интернета, такое случалось не часто. Людей интересовало, почему отдав градоначальнику прошение, 28-летняя барышня минуту спустя извлекла из-под накидки револьвер? Если хотела убить, то почему, сделав в упор один выстрел, не стреляла еще раз? Наконец, кем была террористка и какую цель преследовала?

Впоследствии выяснилось, что, скрывая имя, Засулич думала не о себе, а о своей подруге Марии Коленкиной, которая в те же часы должна была стрелять в товарища (заместителя) обер-прокурора Сената Владислава Желеховского. На прием к нему Коленкина попасть так и не смогла. Засулич знать об этом не могла. Зато понимала, что, назвав себя, облегчит полиции поиск Коленкиной.

Родилась же Вера Засулич в 1849 году в деревне Михайловка Гжатского уезда Смоленской губернии в семье обедневших дворян. Когда ей было три года, умер отец, отставной капитан. После окончания пансиона с 1867 года она служила в Серпухове писцом при мировом судье. Вскоре познакомилась с революционером Сергеем Нечаевым и по его просьбе дала свой адрес для пересылки конспиративной корреспонденции из-за границы. Это и стало причиной ее ареста в мае 1869 года.

На суде Засулич вспоминала: “В первую же неделю ареста заехал ко мне жандармский офицер и спросил, что я имею показать, прибавив, что от моих показаний будет зависеть мое освобождение. Я отвечала, что даже не знаю, за что я арестована, и никак не могу “иметь что-нибудь показать”. С тех пор меня целый год никуда не вызывали и ни о чем не допрашивали, так что я даже начала думать, что меня забыли в тюрьме”.

Почти два года Засулич содержалась в Литовском замке и Петропавловской крепости Санкт-Петербурга. После чего была признана невиновной и отпущена на свободу. А уже через несколько дней ее опять задержали и в административном порядке выслали в Крестцы Новгородской губернии. Причем девушке даже не объяснили, в чем причина репрессии. И хотя потом Вера училась на акушерских курсах, отныне главным ее занятием стала революционная пропаганда.

13 ИЮЛЯ 1877 ГОДА

А вот на вопрос, что побудило ее совершить теракт, Засулич прямо ответила еще в момент задержания. “Боголюбовская история”, - сказала она. Но обо всем по порядку.

Пока ссыльная Засулич не по своей воле колесила по России, революционно настроенная молодежь напомнила о себе, выйдя на улицы столицы. 6 декабря 1876 года на площади Казанского собора собралась толпа, в которой преобладали студенты. Были и рабочие. Именно в тот день 20-летний студент Горного института Георгий Плеханов произнес речь, а 16-летний рабочий Яков Потапов поднял красное знамя. Для разгона антиправительственной демонстрации на площадь прибыл Трепов. Он приказал задержать как можно больше народа. Городовые, передавая приказ друг другу, кричали: “Хватайте кого попало! Лови в очках и пледах!”

Задержать удалось 32 человека, в том числе 11 женщин. В январе 1877 года 21 участник демонстрации был предан суду. Министр юстиции и генерал-прокурор Константин Пален добился высочайшего повеления о направлении дела в суд без проведения предварительного следствия, что противоречило закону. Пятеро обвиняемых получили от 10 до 15 лет каторги, остальные были приговорены к заточению в крепости либо к ссылке в Тобольскую губернию. В числе осужденных был и 24-летний студент Архип Боголюбов (Андрей Емельянов). Его приговорили к лишению всех прав состояния и 15 годам каторжных работ на рудниках.

13 июля в дом предварительного заключения, где содержались осужденные по делу о демонстрации, приехал Трепов. Он был явно не в духе. Проходя через тюремный двор, градоначальник зло спросил у смотрителя дома предварительного заключения Курнеева, почему трое заключенных ходят вместе. Одним из них был Боголюбов, который вмешался в разговор. Он сказал, что уже осужден, и по закону имеет право общаться со всеми заключенными. Взбешенный независимым тоном объяснений Трепов тут же потребовал посадить Боголюбова в карцер. Исполнить распоряжение в тот момент было некому, и заключенные продолжили гулять. И буквально несколько минут спустя пути Трепова и заключенного вновь пересеклись.

Дальше произошло следующее. Градоначальник подбежал к Боголюбову и с криком “Шапку долой!” замахнулся на него. Боголюбов уклонился от удара, а шапка упала на землю. Другим заключенным, во все глаза следившим из окон за событиями в тюремном дворе, показалось, что Трепов ударил Боголюбова. Раздались крики, во двор полетели жестяные кружки, книги и иные предметы. И тогда утративший самообладание градоначальник приказал высечь Боголюбова.

По закону подобное наказание могло быть применено к каторжнику за дисциплинарные нарушения по прибытии к месту исполнения приговора или в пути при следовании этапным порядком. Но, во-первых, Боголюбов все еще содержался в доме предварительного заключения, а приговор по его делу не был обращен к исполнению. Во-вторых, вся его вина состояла в том, что при повторной встрече с градоначальником (через несколько минут после первой) он повторно не снял шапки! Даже по меркам закона о каторжниках Трепов пошел на превышение власти. Впрочем, то же сделал и Пален. Плохо знакомый с законами министр юстиции поддержал инициативу спешно прибывшего к нему градоначальника.

А пока Трепов ездил к Палену, на глазах у заключенных началась подготовка к сечению. Вид большого числа розг, демонстративно вытащенных в тюремный двор, невероятно возбудил заключенных, многие из которых годами сидели в ожидании суда и находились на крайней стадии физического и нервного истощения. Стражи порядка принялись успокаивать их методами физического воздействия. Самых строптивых отправляли в карцер, где они могли сполна “насладиться” 35-градусной жарой и зловониями. А Боголюбова высекли.

О событиях 13 июля Засулич узнала из заметки в “Новом времени”. Картину дополнили рассказы осведомленных лиц из революционной среды. Зерно пало на благодатную почву, и девушка, сама изрядно натерпевшаяся от полицейского произвола, но лично не знакомая с пострадавшим, решила совершить теракт, чтобы на суде напомнить о боголюбовской истории. Будет ли Трепов убит или ранен, ей было безразлично, поэтому она и не стреляла в него повторно.

ПОЗИЦИЯ АНАТОЛИЯ КОНИ

Пален настоял на том, чтобы дело Засулич рассматривалось с участием присяжных заседателей. Председательствовать на суде назначили Анатолия Кони. В состав суда также вошли члены окружного суда В. Сербинович (он был старше Кони на целых 20 лет) и О. Ден.

По странному стечению обстоятельств пост председателя Санкт-Петербургского окружного суда Кони занял в тот самый день, когда Засулич стреляла в Трепова. Уже через три дня после покушения он поинтересовался у прокурора Судебной палаты Александра Лопухина, нет ли в деле Веры Засулич признаков политического преступления. Лопухин дал отрицательный ответ. Кони вспоминал: “Всякий намек на политический характер из дела Засулич устранялся... с настойчивостью, просто странной со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожным поводам. Я думаю, что Пален первоначально был искренне убежден в том, что тут нет политической окраски, и в этом смысле говорил с государем, но что потом, связанный этим разговором и, быть может, обманываемый Лопухиным, он уже затруднился дать делу другое направление”.

Возможно, что власть была абсолютно уверена в суровом приговоре Засулич, думала о том, чтобы показать, что революционеры осуждаются не только ею, но и всем обществом. Фактически же с подачи прокурора Лопухина министр юстиции Пален сделал все, чтобы вляпаться в историю, которая в итоге обернулась для него царской немилостью и потерей должности.

Что же касается позиции Кони, то устоявшаяся точка зрения, что он якобы желал оправдания Засулич, не представляется убедительной. Ведь именно Кони обратил внимание прокуратуры на наличие в действиях Засулич политических признаков, обуславливающих рассмотрение дела без участия присяжных, с неизбежным обвинительным приговором. Он же советовал Палену разрешить обвинителю дать в суде оценку незаконным действиям Трепова. Это помогло бы завоевать доверие присяжных и убедить их в объективности обвинения. А когда Пален не разрешил этого, от участия в процессе отказался товарищ окружного прокурора Сергей Андреевский. Не стал участвовать в деле и другой известный прокурор - Владимир Жуковский.

В том, что государственным обвинителем был назначен товарищ окружного прокурора Константин Кессель, не блиставший выдающимися способностями, Кони виноват не был. Он предлагал для этого дела прокурора Судебной палаты А. Масловского, товарища прокурора А. Смирнова. Но тщетно.

СУД

В обвинительной речи на процессе Кессель был скучен и неубедителен. Более того, еще в те времена он огласил формулу “признание обвиняемого - царица доказательств”. Кессель глубокомысленно рассуждал: “Всякому известно, что человек по свойству своей природы стремится к тому, чтобы устранить для него неприятное: каждый человек, обладающий умственными способностями, взрослый, живущий в обществе, знает, что за преступление законом полагается неприятное для преступника последствие; если несмотря на все это человек взрослый, живущий в обществе, обладающий умственными способностями, сознается в преступлении, то из этого можно выводить одно только заключение, что преступление действительно совершено лицом сознающимся. Таким образом, сознание служит достаточным доказательством тех фактов, относительно которых оно делается”.

Увлекшись подобного рода эскападами, Кессель совершил ошибку. Имея право на отвод 6 присяжных, он им не воспользовался. И тогда защитник Засулич Петр Александров (в недалеком прошлом товарищ обер-прокурора кассационного департамента Сената) получил возможность из явившихся по вызову 25 присяжных отвести не 6, а 11 присяжных. Причем Александров хорошо знал, от кого избавиться. Готовясь к процессу, он регулярно присутствовал на разборе различных уголовных дел в окружном суде, где внимательно наблюдал за каждым присяжным заседателем, изучая его характер, манеру поведения, реакцию на доводы защиты и обвинения и на показания свидетелей.

На суде Александров основное внимание уделил драматическим событиям, разыгравшимся в доме предварительного заключения. Допросив находившихся в то время там под стражей Голоушева, Петропавловского, Щиголева, Чарушину, а также смотрителя дома предварительного заключения майора Курнеева, Александров продемонстрировал всем присутствовавшим на суде, что Трепов наказал Боголюбова за волнения, которые сам же и спровоцировал. Защитник напомнил о юности Засулич, которую она провела в тюрьме по подозрению в несуществующем государственном преступлении, о высылках без суда и следствия. Известия об экзекуции и глумлении над Боголюбовым заставили ее вспомнить о собственных страданиях и побудили к действиям.

Чтобы лучше понять позицию Кони, вчитаемся в стенограмму процесса: “Председатель объявил прения кончеными и прочитал проект поставленных судом на разрешение присяжных заседателей вопросов. Первый вопрос поставлен о том, виновна ли Засулич в том, что, решившись отомстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее намерением генерал-адъютанту Трепову рану в полость таза пулею большого калибра; второй вопрос о том, что если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова, и третий вопрос о том, что если Засулич имела целью лишить жизни градоначальника Трепова, то сделала ли она все, что от нее зависело, для достижения этой цели, причем смерть не последовала от обстоятельств, от Засулич не зависевших. Стороны против этого проекта вопросов не возражали, и суд их утвердил”.

Выносить на рассмотрение присяжных второй и третий вопрос имело смысл лишь в случае признании Засулич виновной в совершении преступления. Таким образом, есть веские основания считать, что оправдательный приговор Засулич стал сюрпризом не только для Александра II, но и для Кони.

ПОСЛЕ ПРОЦЕССА

Сразу после оглашения оправдательного приговора раздались крики радости. Прокурор Лопухин, не теряя времени, отправился с докладом к министру юстиции Палену. Увидев управляющего домом предварительного заключения полковника М. Федорова, он предложил тому воздержаться от освобождения Засулич до получения предписания. Но не прошло и четверти часа, как предписание суда об освобождении Засулич было получено. Федоров не поверил своим глазам, когда в 11 часов вечера получил от Лопухина новое предписание с требованием до особого распоряжения содержать Засулич под стражей. Всего за 4 часа Лопухин успел доложить об исходе дела Палену, а тот - царю!

В ночь на 1 апреля полиция начала поиски Засулич. И это не было первоапрельской шуткой. Но на этот раз умудренной жизненным опытом Засулич не только удалось уйти от преследователей, но и 3 апреля опубликовать в “Северном вестнике” письмо:

“В некоторых газетах заявлено, что я скрываюсь от полиции. Это известие, вероятно, волнует моих родных и знакомых. Мне хотелось бы объяснить, что заставляет так поступать, и с этой целью я прошу напечатать мое письмо.

Еще в ту минуту, когда жандармы остановили карету, в которой я ехала, с намерением пересадить меня в другую, мне - и, как мне кажется, окружавшей публике - пришло на мысль, что, несмотря на оправдательный приговор, меня хотят арестовать. Публика, с сознательным ли намерением помешать аресту или просто по инстинктивному нежеланию допустить его, со всех сторон теснилась к карете; жандармы же расталкивали ее и отрывали от дверец кареты державшиеся за них руки. Затем раздались выстрелы, поднялась невыразимая суматоха, и карета, в которой я была, уехала.

При жандармах извозчику кареты громко кричали адрес той знакомой, к которой я намеревалась ехать. В два часа ночи по этому адресу явился полицейский чиновник в сопровождении дворника и трех неизвестных лиц; они осмотрели все углы квартиры и внимательно вглядывались в лица всех бывших там женщин. Все это заставляет меня верить доходящим до меня слухам о розысках и о том, что имеется приказ преследовать меня административным порядком. Я готова была беспрекословно подчиниться прокурору суда, но не решаюсь снова подвергнуться бесконечным и неопределенным административным преследованиям и вынуждена скрываться, пока не уверюсь, что ошиблась и что мне не угрожает опасность ареста”.

Вскоре по приказу сверху государственный обвинитель Кессель опротестовал приговор. В своем протесте он перечислил семь якобы допущенных нарушений процессуального закона. Шесть из них обработанные властью сенаторы признали несущественными, а в седьмом случае нашли основание к отмене приговора. Как нарушение ими был расценен допрос по ходатайству защиты в суде свидетелей об обстоятельствах экзекуции над Боголюбовым и избиения других заключенных, что якобы не относилось к делу.

Всеобщего восторга такое решение, конечно, не вызвало. Показательный случай произошел на заседании Юридического общества. Кессель, ощущая себя героем дня, подошел к сенатору Николаю Таганцеву, протянул ему руку и развязно поинтересовался: “Что поделываете, Николай Степанович?” Не приняв руки, Таганцев громко ответил: “Да вот был сегодня в Сенате, слушал хамское решение по хамскому протесту”.

В том же 1878 году по личному распоряжению Александра II “Северный вестник”, опубликовавший письмо Засулич, был закрыт, а Пален снят с должности министра юстиции и генерал-прокурора. Андреевский и Жуковский, отказавшиеся участвовать в деле Засулич, также были уволены из прокуратуры. К тому времени Вера Засулич уже давно находилась за пределами Российской империи.

* * *

О том, что суд присяжных вынес Засулич оправдательный вердикт, за 130 лет написано множество статей и книг. Но их авторы не посчитали нужным хотя бы перечислить фамилии людей, удививших и взбудораживших весь мир своим решением. Стенограмма процесса позволяет закрыть это “белое пятно”. Согласно ей присяжными были “купец Петров, надворный советник Алексеев, свободный художник Верховцев, надворный советник Сергеев, помощник смотрителя Санкт-Петербургского Александро-Невского духовного училища Мысловский, дворянин Шульц-Торно, коллежский регистратор Джамусов, надворный советник Лохов, действительный студент Холщев, надворный советник Кунинский, купец Якимов, запасные: г-да Ситников и Любавин. Старшиною выбран г-н Лохов”.


ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Из выступления Веры ЗАСУЛИЧ на суде (31.03.1878):

“Засулич: - О происшествии 13 июля и о мотивах его я слышала в Петербурге от разных лиц, с которыми встречалась. Рассказывали о том, как в камеры врывались солдаты, как сажали в карцер; потом я слышала, что Боголюбову было дано не 25 ударов, а наказывали, пока не окоченел. Я по собственному опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое одиночное заключение. А большинство из содержавшихся в то время в доме предварительного заключения политических заключенных просидели уже по 3 и по 3 с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех, кто сам подвергся сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было иметь для того, чтобы заставить их все это вынести по поводу не снятой при вторичной встрече шапки. На меня все это произвело впечатление не наказания, а надругательства, вызванного какой-то личною злобой. Мне казалось, что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало и в печати не появилось больше ни слова, и ничто не мешало Трепову или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы, ведь так легко забыть при вторичной встрече шапку снять, так легко найти подобный же ничтожный предлог. Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хоть ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью, я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие... Я не видела другого способа... Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать...

Председатель: - Когда вы отправились к генерал-адъютанту Трепову, вы желали его убить?

Засулич: - Нет, мне было все равно, убить или ранить”.


СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦЕВ

Сергей СТЕПНЯК-КРАВЧИНСКИЙ о Вере ЗАСУЛИЧ:

“Девушка, ставшая предметом такого энтузиазма, упорно скрывалась от своей славы. Она уклонялась от оваций, и, хотя весьма скоро сделалось известным, что она находится за границей, где могла появляться открыто без всякой опасности, - она по-прежнему оставалась в толпе, не желая нарушить своего инкогнито.

Тогда, за недостатком положительных сведений, вступило в дело воображение, и ее многочисленные поклонники стали рисовать ее себе сообразно собственному характеру.

Натуры романтические и сентиментальные представляли ее себе девушкой поэтической и нежной, экзальтированной, как христианская мученица, олицетворением самоотвержения и любви.

Те же, которые склонялись больше к радикализму, воображали ее себе новой немезидой, с револьвером в одной руке, красным знаменем в другой и трескучими фразами на устах, гордою и грозною, как олицетворенная революция.

Ошибались и те, и другие.

Засулич решительно не похожа ни на героиню псевдорадикальной трагедии, ни на воздушную и экзальтированную христианскую деву.

Это женщина сильная, крепкая, и хотя ростом она не выше среднего, на первый взгляд кажется высокою. Ее симпатичное, умное лицо нельзя назвать красивым. Хороши только большие, прекрасно очерченные серые глаза, обрамленные длинными ресницами, темнеющие, когда она возбуждена. Задумчивые и несколько грустные в обыкновенном состоянии, эти глаза зажигаются каким-то лучистым светом, когда она шутит, - что случается очень часто. Малейшее движение души отражается в этих выразительных глазах. Остальные черты лица не представляют ничего необыкновенного: продолговатый нос, тонкие губы, большая голова, обрамленная почти черными волосами.

Собой она решительно не занимается. Она слишком рассеяна, слишком погружена в свои думы, чтобы заботиться об этих мелочах, вовсе ее не интересующих...

Однажды, рассказывая мне о том, что почувствовала, услыхав из уст председателя суда о своем оправдании, она сказала, что то была не радость, а необыкновенное удивление, за которым тотчас же последовало чувство грусти.

- Я не могла объяснить себе тогда этого чувства, - прибавила она, - но я поняла его потом. Если бы я была осуждена, то, по силе вещей, не могла бы ничего делать и была бы спокойна, потому что сознание, что я сделала для дела все, что только могла, было бы мне удовлетворением. Но теперь, раз я свободна, нужно снова искать, а найти так трудно.

Этот маленький разговор, который врезался в моей памяти, бросает необыкновенно яркий свет на весь ее характер”.


Из воспоминаний полковника М. ФЕДОРОВА, управляющего домом предварительного заключения:

“Я не пропускал ни одного политического процесса, слышал всех лучших защитников, как то: Спасовича, Лохвицкого, Герарда, Утина, Турчанинова, Потехина и др., но никто из них не говорил так сильно, убедительно, захватывал за душу, как Александров - защитник Засулич. Впервые я тогда слышал на суде взрыв аплодисментов не только со стороны обыкновенных смертных, переполнявших зал и хоры, но и среди лиц, сидевших за судейскими креслами, из которых на многих виднелись звезды. Следовательно, впечатление было общее”.


ФАКТ

На суде над Верой Засулич присутствовал и писатель Федор Достоевский. В зале он сидел рядом с известным фельетонистом, сотрудником ряда столичных газет Григорием Градовским, которому сказал, что “наказание этой девушки неуместно, излишне... Следовало бы выразить: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, а чего доброго, ее теперь возведут в героини”.


Материалы подготовил
Олег НАЗАРОВ