3 января (по старому стилю) 1905 года на санкт-петербургском Путиловском заводе началась забастовка, вызванная увольнением нескольких “организованных” рабочих. Уже через несколько дней город утонул во всеобщей забастовке, а у Зимнего дворца прозвучали выстрелы. Это история о том, как небольшой, казалось бы, инцидент может запустить длинную цепочку крайне драматических событий, которые коренным образом изменят жизнь большой страны. Чего, может быть, и не случилось бы, сумей люди “наверху” вовремя прочесть вызовы, которые поставило время. Но там, как водится, не захотели. В общем, сюжет актуальный - и поучительный.
Фоторепродукция РИА "Новости"
Конец 1904 года выдался в России неспокойным. Длительная осада японцами Порт-Артура заканчивается трагическим поражением русских войск. “Маленькая победоносная война”, которая, как надеялись иные силы в правительстве, удержит российское общество от радикализации, стала оборачиваться позором. В Петербурге приутихшие было земцы снова оживились и стали требовать, прости господи, конституции...
Неспокойно и на Путиловском заводе - мощнейшем оборонном предприятии воюющей страны (мощнее - только в Германии у Круппа). Четырем рабочим объявили расчет - как они заявили, несправедливо. Впрочем, где уж там справедливость на российских заводах, редко ли такое случается? Проблема в том, что все четверо рабочих - “организованные”, принадлежат к Собранию русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга со священником Георгием Гапоном во главе. Как говорили, за членство-то их и уволили. А мастер Тетявкин, объявив расчет, еще и поглумился над организацией. Информация об увольнениях расходится в виде слухов, администрация все отрицает.
Для самого Собрания это был вызов, на который нельзя было не среагировать.
“ЗУБАТОВСКИЙ” ИЛИ ЗУБАСТЫЙ?
О рабочем вопросе накануне первой русской революции и персонально о Георгии Гапоне написаны тонны литературы. Спектр оценок личности последнего впечатляет: для кого-то он - “поп-провокатор”, для кого-то - “харизматический лидер, готовый идти по трупам”, для кого-то - “оклеветанный герой рабочего движения”. До сих пор определиться не могут, и мы не будем. Наша задача - констатировать факт: его Собрание русских фабрично-заводских рабочих - одна из первых легальных и одновременно серьезных рабочих организаций страны.
Напомним, создание легальных рабочих объединений, ставивших своей целью решение только экономических проблем, было одним из ноу-хау российской полиции. Вернее, одного из ее шефов, Сергея Зубатова. В юности нигилист, едва не посаженный по подозрению в связях с бомбистами-народовольцами, он позже возглавил московскую “охранку”, а потом и Особый отдел Департамента полиции. Попытка перевода рабочего движения из политического в “мирное” и поднадзорное русло - видное его достижение. В самом деле, чем давить эсдековские рабочие кружки, не проще ли создать систему вполне легальных и подконтрольных союзов, занятых решением стоящих перед рабочими экономических проблем? И никаких смутьянов-агитаторов, по которым плачет Туруханский край... “Зубатовщина”, как окрестили его систему объединений, имела определенный успех: организованные по полицейскому почину общества переманили немало людей из “неблагонадежных” союзов. “Зубатовские” объединения появились в Москве, Одессе и Минске, а позже и в Петербурге с участием самого Гапона. На этой базе он и создаст свое Собрание.
Сам Гапон при этом неоднократно подчеркивал свое неприятие зубатовской идеологии обществ под полицейской эгидой, декларируя приверженность самостоятельным профсоюзам британского образца. А “зубатовщина” - это-де “стартовая площадка”. Поэтому, как позже вспоминал Гапон, после того как он смог создать собственную организацию, “все агенты Зубатова были единогласно исключены из общества, и им был запрещен даже вход в наше учреждение”.
Целью Собрания декларировалось “укрепление в русском рабочем его национального самосознания и развитие его сил для самопомощи. Средством для достижения этой цели предположено было устройство чайных, потребительских обществ, клубов, чтение на различные экономические и другие темы и устройство взаимопомощи, причем при болезни, несчастных случаях или неспособности к работе помощь должна быть выдаваема возможно скорее”.
Впрочем, по словам писателя и критика Любови Гуревич, ставшей очевидцем “Кровавого воскресенья” и написавшей очерк о нем и предшествовавших событиях, позже “деятельность Гапона и его кружка в “отделах” приняла более широкий характер”. Этому способствовали перемены в МВД: министра Вячеслава Плеве, сторонника жестких репрессивных мер, взорвал эсер Сазонов, на смену покойному пришел мягкий либерал Святополк-Мирский. Многое стало можно:
“Руководители “отделов” стали затрагивать общие политические вопросы, подходя к ним со стороны, наиболее доступной для малосознательной массы. Один из рабочих, участник январского движения, пишет о характере собраний в “отделах” так: “Говорили все больше об нуждах и интересах народа, еще говорили и о политической стороне, как образование и пр., но очень мало. Ежели же находились люди, которые, не вытерпев, начинали говорить все поголовно, таких людей через два дня забирали и сажали в казематку”.
Организация-то открытая, даже градоначальник на заседания ходит...
К январской забастовке Собрание русских фабрично-заводских рабочих подошло внушительной организацией - с десятком тысяч членов, налаженной системой взаимоотношений с оппозиционными силами и собственной программой политико-экономического характера: с требованием основных гражданских свобод, всеобщего образования, свободы союзов, восьмичасового рабочего дня, введения прогрессивного подоходного налога и отмены налогов косвенных. Эти требования после лягут в основу той самой петиции 9 января.
ЗАБАСТОВКА
...Требования Собрания восстановить уволенных на Путиловском заводе не восприняли всерьез - и, что главное, не признали права организации такие требования предъявлять. В ответ союз принял резолюцию с тем же требованием - казалось бы, увещевательного толка, впрочем, содержащую пункт о том, что “если... законные требования рабочих не будут удовлетворены, союз слагает с себя всякую ответственность в случае нарушения спокойствия в столице”.
Эти требования были вручены не только администрации завода, но и властям (ведь правительство, державшее в руках “оборонзаказ”, могло бы повлиять на администрацию завода), что особого успеха не принесло.
“Когда я собрал наиболее влиятельных рабочих завода, - писал Гапон позже, - и спросил их, могут ли они остановить всю работу, они ответили утвердительно... Я был в страшной тревоге, сознавая, что судьба нашего союза находится на краю пропасти. Если нас вынудят забастовать, то мы должны, по крайней мере, сделать из этой забастовки событие государственной важности, придав ей политический характер. Сдача Порт-Артура послужила нам для этого предлогом. Я снова собрал своих 32 помощников и сказал им, что, по-моему, наступило время подать царю нашу рабочую петицию... Накануне нового года я в последний раз ходил к Смирнову (директору. - А.Ц.) - три часа беседовал с ним в надежде избежать забастовки, но безуспешно”.
Тринадцать тысяч работников Путиловского завода бросили работу утром 3 января. К требованию восстановить уволенных были добавлены и другие: цена на срочные работы - только по коллективному соглашению начальства и делегатов рабочих; учреждение комиссии по разбору жалоб, состоящей из администрации и рабочих; увеличение зарплаты отдельным категориям рабочих; отмена сверхурочных и введение восьмичасового рабочего дня (впрочем, пишет Гапон, “на этом пункте не настаивали, откладывая его до выработки соответственного законодательства”). Требования оказались кстати - к 7 января Петербург оказался охвачен всеобщей стачкой.
Однако вскоре стало ясно, что дело это, скорее всего, гибельное: руководство бастовавших заводов удовлетворять требования рабочих явно не собиралось.
Бить челом государю в таких случаях - давняя русская традиция, живая и по сей день. По воспоминаниям одного из лидеров Собрания, Алексея Карелина, Гапон поначалу был противником подачи петиции, но, когда стало ясно, что забастовка обречена на поражение, свое мнение изменил. В основу акции были положены упомянутые требования, разработанные в Собрании. Но бастующие уже хотели большего - созыва Учредительного собрания: момент требовал радикальной политической повестки дня.
К Зимнему дворцу решили идти утром воскресенья. Вот как очевидцы описывают то утро - и почти экстатическое настроение толпы:
“Наступил канун 9-го января. Настроение всего Петербурга было необычайно напряженно. Ждали чего-то необыкновенного, смутного, небывалого... Не только в помещениях, но буквально все улицы и примыкающие к ним ближайшие переулки были полны народом... Жажда слышать ораторов, оценивавших данный момент, была такова, что приходилось выставлять зимние рамы, и ораторы говорили свои речи, стоя на подоконниках, рискуя жестоко простудиться; впрочем, о таких мелочах тогда никто не думал.
...А оратор, как бы в религиозном фанатическом экстазе, весь пылающий и с энергичными движениями, выкрикивал: “Товарищи! Пришла пора пролетариату показать, что он не вьючное животное, что он не бык, не баран, на которых ездят и шерсть которых стригут... завтра пролетариат идет узнать, действительно ли на его нужды обращают внимание; мы все расскажем, и пусть нас выслушают и узнают, чем мы болеем...” - “Идем, идем, все расскажем”, - говорил народ. “А если нас слушать не станут, то значит, наше горе, наши болезни никому не нужны, никто на нас не обращает внимания, и мы должны тогда знать, что нигде у нас защиты нет, что только мы сами себе защитники... Мы идем просить, чтобы нас только выслушали, а если в ответ на нашу просьбу братья-солдаты станут в нас стрелять, то подставим наши груди... Идем и будем спокойно и мирно умирать...” - “Идем, идем и умрем мирно...” - поддерживал народ.
(И.И. Павлов. “Из воспоминаний о “Рабочем Союзе” и священнике Гапоне”, 1908.)
Читать такое странно и страшно. Пишут, что кровавый исход дела предполагал и сам Гапон - и даже рассчитывал на него как на спусковой крючок дальнейших событий. Что произошло дальше, знают все. Расстрел рабочих в центре Петербурга и жестокий разгон в других частях города повлекли за собой цепочку событий, которые мы объединяем под именем революции 1905 - 1907 годов...
Александр ЦВЕТКОВ
Читайте нас в Яндекс.Дзен, чтобы быть в курсе последних событий
Чтобы оставить комментарий войдите или зарегистрируйтесь на сайте
фрагмент из книги Дмитрия Поспеловского «На путях к рабочему праву», в которой без политической предвзятости описана история профсоюзов в дореволюционной России.
В Петербурге зубатовское движение началось с 1902 го¬да, когда сюда приехали деятели московского Рабочего совета. А 21 ноября 1902 года инициативная группа петер¬бургских зубатовцев была уже принята министром внутрен¬них дел Плеве. Если раньше он дал разрешение на собрания, то теперь разрешил деятельность союзов рабочих в целом. Лекции для рабочих организовывал священник Философ Орнатский, председатель общества просвещения в духе Православной Церкви. И поэтому не случайно посещал их молодой священник Георгий Гапон, студент 3-го курса Петербургской Духовной академии, обслуживавший дом предварительного заключения. Уже в конце 1902 года Гапон познакомился с Зубатовым, а тот, в свою очередь, представил его Плеве и Лопухину, который особенно покро-вительствовал петербургским зубатовцам. Видя неподготов¬ленность Гапона в рабочих вопросах, Зубатов начал снабжать его легальной и нелегальной литературой. Вскоре Гапон начал получать от Зубатова, точнее, от Департамента поли¬ции, 100 рублей в месяц за полезную для самодержавия дея¬тельность.
Рабочее движение в Петербурге начало активно действовать только после прихода Гапона, и то после того, как он фактически возглавил его. В феврале 1904 года Плеве утвер¬дил устав Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, которое к концу года уже состояло из 11 отделов и имело около 12 тысяч членов. Так из 12,5 ты¬сяч рабочих Путиловского машиностроительного завода почти 6 тысяч были членами гапоновской организации.
Отец Георгий Гапон вырос в украинской крестьянской семье. Окончив семинарию и став священником, очень рано овдовел. Поступил в Петербургскую Духовную академию. Экспансивный, вспыльчивый, красивый, с покоряющи¬ми, входящими в самую душу глазами — как писал позже о Гапоне рабочий Карелин — Гапон действительно был не¬отразим: очень непосредственный, отзывчивый, откровен-ный и необыкновенно добрый. Его сокурсник по академии священник Попов, который в общем отзывается о Гапоне весьма критически, вспоминал как, будучи студентом, Га¬пон отдал случайному нищему только что купленные сапоги, а сам потом долго ходил в домашних туфлях — и в гости, и по делам. Из собственных денег он содержал семью рабоче¬го Петрова и все время оказывал помощь другим нуждаю¬щимся и нищим. Еще будучи студентом академии, Гапон получает направление в портовую церковь, и тут разрабаты¬вает свои планы создания работных домов для бедных рабо¬чих с просветительной программой. Однако при всех своих хороших качествах Гапон был невероятно честолюбив и считал, что ради дела все позволено, что для дела можно использовать в своих целях и полицию.
«Как же мы поверили Гапону? — пишет в своих вос¬поминаниях бывший большевик и активный член гапоновской организации А. Карелин. — Весной 1904 года собралась наша компания полиграфического производства на квартире у Гапона. Он и открыл здесь основные требования своей петиции. Мы были поражены тогда. Я был большевиком, Кузин меньшевиком, Варнашев и Васильев хотя и беспартий¬ные, однако честные, преданные, хорошие люди. И вот мы увидели тогда, что то, что написал Гапон, шире идей социал-демократов; и мы поняли, что Гапон честный человек, и поверили ему. Гапон был священником, и я никогда не слы¬шал такой замечательной службы, как у него. Ведь не ве¬ришь сам во все это, а как послушаешь его, хочется слушать. ".
Деятельность гапоновских организаций была аналогична первоначальной зубатовской идее, то есть, направлена на культурно-просветительную работу. Собрания русских фаб¬рично-заводских рабочих Петербурга устраивали танцеваль¬ные вечера, библиотеки-читальни, где читались лекции и велись собеседования исключительно по экономическим вопросам. Интеллигенцию Гапон не подпускал, боясь ее влияния на рабочих. (Под интеллигенцией понималась ле¬вая революционная публика) Гапон понимал, что для успе¬ха его организации необходимо привлекать женщин. Всей работой среди женщин руководила Карелина. Она организовала особые женские отделы. Накануне 9 января было 11 мужских и 3 женских отдела. В мужских было 12 тысяч членов, в женских — свыше 1000.
В каждом отделении были хорошие библиотеки, потом их, после 9 января, увезли в охранку. Варнашев рассказы¬вал о рабочем движении, революциях, партиях. С наступле¬нием весны начали читать исключительно газеты. В это вре¬мя начались земские петиции, мы читали их, обсуждали и стали говорить с Гапоном о том, не пора ли и нам выступить с петицией самостоятельно, он сначала отказывался".
Как же произошла трагедия 9 января?
Предлогом для шествия послужило увольнение четырех путиловских рабочих-гапоновцев, которое гапоновцы вос¬приняли как начало преследования всей организации. (Айн¬зафт также считает, что увольнение было сделано с провока¬ционными целями.) Но были и другие мнения. Согласно расследованию фабрично-заводского инспектора Чижова, рабочие были уволены не с провокационной целью, а за плохую работу, что и было сообщено Гапону. Гапоновцы, однако, не удовлетворились ответом и предъявили адми-нистрации завода 5 января 1905 года следующие требова¬ния:
1) рассчитать мастера, уволившего рабочих и принять назад Сергунина и Субботина;
2) ввести 8-часовой рабочий день;
3) принять к сведению, что расценка новых изделий после испытаний должна устанавливаться мастером по доброволь¬ному соглашению с выборными рабочими из мастерской, и только после этого считаться обязательной;
4)учредить постоянную комиссию из выбранных рабо¬чих, которая совместно с администрацией разбирала бы пре¬тензии рабочих и принимала бы участие в решении вопросов об увольнении;
5) установить нормальную плату для чернорабочего не ниже одного рубля в день;
6) отменить сверхурочную работу, а в случае крайней необходимости платить двойную оплату;
7) за брак, совершенный не по вине рабочего, оплачивать ему полную зарплату.
А теперь обратимся непосредственно к петиции 9 января. Первый ее раздел назывался "Против невежества и беспра¬вия русского народа", второй раздел петиции "Меры против нищеты народной", третий раздел "Меры против гнета капитала над трудом" включал в себя: во-первых, требование отмены института фабричных инспекторов (тут явно отражение гапоновского конфликта с Чижовым); во-вторых, учреждение при заво¬дах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые вместе с администрацией разбирали бы все рабочие претензии и увольнения; в-третьих, предоставление свободы потребительско-производственным и профессиональным ра¬бочим союзам; в-четвертых, введение 8-часового рабочего дня и нормирование сверхурочных работ; в-пятых, требова¬ние свободы борьбы труда с капиталом (т. е. требования свободы забастовок); в-шестых, обеспечение нормальной зарплаты; в-седьмых, участие представителей рабочего клас¬са в выработке законопроекта о государственном страхова¬нии рабочих.
Нет смысла описывать здесь подробности шествия: об¬стрелы, льющуюся кровь, смерть. Мы все это хорошо знаем из других источников. О "Кровавом воскресенье" написано достаточно: много правды, но много и фальши. Однако факт остается фактом: в невинной крови виноваты непоследова¬тельность и малодушие и правительства и Николая II, не рискнувшего явиться перед рабочими. Если революционеры действительно хотели спровоцировать конфликт, который привел бы к пропасти между царем и народом, то они этого достигли. Не будь "Кровавого воскресенья", вряд ли состоя¬лось бы октябрьское восстание рабочих 1905 года в Москве. Вообще, вряд ли радикализация рабочего класса пошла бы такими быстрыми темпами. После шествия 9 января сам Гапон преобразился, и буквально за несколько минут стал революционером.
Гапон несколько раз возвращался в Россию, вернее в Финляндию, потом опять уезжал. В конце концов, вошел в переговоры о возвращении с представителем Охранного от¬деления департамента полиции Медниковым. Ему обещали амнистию. В самом начале 1906 года Гапон вернулся в Рос¬сию. Получил обещанную амнистию, но не успокоился. Пред¬принимал всевозможные действия по возрождению своей организации.
Гапону не удалось восстановить свою организацию, хотя правительство дало значительную сумму (около 30 000 руб¬лей) для выплаты пострадавшим рабочим и их семьям, как компенсацию за 9 января. Однако рабочие продолжали ве¬рить Гапону. Под Новый 1906 год в Териоках у Гапона было собрание рабочих (110 человек), которое подтвердило пра¬ва и полномочия, какие имел Гапон до 9 января. По-видимо¬му, эсеры об этом пронюхали и решили как можно скорее уничтожить Гапона.
"Моя совесть чиста, - говорил Гапон. - Кого я пре¬дал - пусть скажет. Деньги брал? Деньги эти народные, и я считаю, что можно всеми средствами пользоваться для свя¬того дела. Ну, что же? Находился в сношениях с правительственными лицами, имея в виду поль¬зу народа".
О том, что Гапон верил, что он все это делает для пользы народа, по-моему, нет никаких сомнений. На даче в Озерках на шею Гапону была наброшена петля, и он был задушен эсерами. Как мы уже говорили, рабочие, окружавшие Гапона, его предательству не поверили. И у них были на то основания. Среди рабочих не было ни одного лица, пострадавшего по какому-либо доносу Гапона.
Однако дело Гапона пережило его самого. Интересно, что уже фабричный инспектор Чижов в конце своего рапорта о путиловском конфликте говорит о необходимости узако¬нить профсоюзное движение и борьбу рабочих за свои права. В 1906 г. профсоюзы были, наконец, легализованы, и вместе с ними и их право на экономическую стачку.