Top.Mail.Ru
Камиль Айсин

Конфликты и парадоксы

Камиль Айсин
журналист газеты "Солидарность"

Внимательное чтение способно подарить радость маленького открытия, а в случае августовских книг - открытия неожиданных параллелей. Например, между катастрофой на Чернобыльской АЭС и обществом Советской военной администрации в Германии. Или между работой на конфетной фабрике в наши дни и историей цифровизации и кибернетизации. Есть ли параллели между этими двумя парами - это может решить читатель самостоятельно, если последует рекомендациям августа.

Сергей ПЛОХИЙ
“Чернобыль. История ядерной катастрофы”

Москва, “Новое издательство”, 2021

Книга “Чернобыль. История ядерной катастрофы” - вероятно, самое полное историческое исследование катастрофы на ЧАЭС. Профессор Гарвардского университета, специалист по истории Украины Сергей Плохий не только скрупулезно восстанавливает хронологию событий, но и вписывает причины и следствия катастрофы в историю развития (а точнее - развала) СССР и преображения Украинской ССР в независимую Украину.

Книга читается как увлекательный роман, но не перестает быть историческим исследованием. Автор начинает с XXVII съезда КПСС, состоявшегося за пару месяцев до катастрофы. Одним из делегатов съезда был Виктор Брюханов, директор Чернобыльской АЭС, позже осужденный в числе виновников катастрофы. Плохий пользуется воспоминаниями участников, архивными и опубликованными документами, касающимися Чернобыльской катастрофы или последовавших событий.

Восстанавливая почти что поминутно цепочку событий в ту ночь, Сергей Плохий не позволяет себе делать выводы о том, кто виновен в катастрофе. Он остается историком, а не экспертом по атомной энергетике (хотя встречающийся ликбез по принципам работы атомного реактора очень уместен). Читатель сам решит, соглашаться или нет с выводами расследований причин взрыва реактора. Расследований было несколько, и первое же привело на скамью подсудимых руководство станции - директора Брюханова, главного инженера Николая Фомина, его заместителя Анатолия Дятлова, начальника реакторного цеха № 2 Александра Коваленко, начальника смены Бориса Рогожкина, а также инспектора Госатомэнергонадзора Юрия Лаушкина.

Позже, в кипучие 1990-е годы, люди, которые прежде публично обвиняли персонал электростанции, изменили свою точку зрения и обрушились с обвинениями на тех, кто был выше администрации ЧАЭС. Они оправдывали осужденных - как подчиненных более высокому, прежде всего партийному, начальству. Но позднейшие выводы о виновниках катастрофы, в частности о тех, кого уже было невозможно привлечь к ответственности, делались в совершенно ином историческом и политическом контексте.

Противоречие между личным и в широком смысле слова “советским” мы видим не только в обстоятельствах, предшествовавших катастрофе, но и в действиях по ликвидации ее последствий, когда даже эксперты, прибывшие в Припять, не могли поверить, что у них под ногами горит графит из реактора - а значит, реактор взорвался. Это же видно и в разнице в поведении главного инженера Фомина и его зама Дятлова. Первый чувствовал личную ответственность и даже пытался покончить с собой. Второй же, наоборот, обвинял тех, кто конструировал и строил реактор, в частности президента АН СССР Анатолия Александрова. Но такому обвинению не могли дать ход по политическим соображениям - это означало бы признанать крупное поражение советской науки, самой передовой, а этого же просто не может быть.

Одной из косвенных причин аварии была парадигма советского труда, которая ставила коллектив ЧАЭС между двух огней. Персонал был обязан выдавать план по энергоснабжению и ни в коем случае не подвести высшее начальство (да и себя не обидеть - невыполнение плана чревато последствиями). То есть работники той злополучной смены не могли подвести начальство станции; начальство станции отчитывалось перед начальством в Киеве; те в свою очередь были зависимы от Москвы; а Москва должна была держать марку и сохранять лицо. Именно эта ступенчатая порука и привела к тому, что действия 26 апреля 1986 года привели к взрыву реактора. А святая вера в советскую науку, нежелание ни признавать ошибки, ни видеть очевидное привели к тому, что очень долго сам взрыв реактора замалчивался, а то и вовсе не замечался. Даже те, кто мог бы заявить о взрыве, кажется, неосознанно старались его не замечать.

Власти долго молчали о случившемся - факт, но в книге мы видим, что ни Киев, ни Москва долгое время не могли самим себе ответить, что же действительно произошло на ЧАЭС. Но, безусловно, справедливо замечание автора о своеобразной иерархии донесения правды из Москвы: сначала своим друзьям из соцлагеря, потом своим врагам из капиталистического лагеря и уж затем советскому народу.

В начале книги автор заявляет, что его задачей является связать катастрофу на ЧАЭС с последующим развалом СССР. Разумеется, Плохий не считает лишь катастрофу 26 апреля 1986 года главной причиной разрушения Советской империи. Однако его аргументы убеждают, что катастрофа была еще одним гвоздем в гроб СССР. Ближе к концу книги (часть 6 посвящена политическим процессам, которые имели место после катастрофы) Плохий показывает, как украинские “зеленые” и экоактивисты, сплотившись, приняли непосредственное участие в формировании независимой Украины. И как раз долгое замалчивание московским руководством факта катастрофы воспринималось украинцами как еще одно свидетельство (наряду с голодом 1930-х годов) крайне пренебрежительного отношения Москвы к Украине.

Владимир КОЗЛОВ, Марина КОЗЛОВА
“Маленький СССР” и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945 - 1949”

Москва, “Новое литературное обозрение”, 2021

Это первая в отечественной исторической литературе книга, целиком посвященная социальной истории Советской военной администрации в Германии (СВАГ), которая просуществовала с 1945 по 1949 год на территории Восточной Германии. Историки и раньше обращались к этой теме, но публикации не выходили за пределы научных журналов. Теперь мы имеем возможность познакомиться с этим очень интересным периодом развития советского общества в условиях своеобразного “филиала”.

Источниками для работы послужило большое количество архивных материалов. Исследование посвящено социальным и отчасти психологическим аспектам жизни в советской оккупационной зоне. И даже когда авторы говорят о консьюмеризме среди сваговцев, они менее склонны приводить цифры. Авторов больше интересует социальная и психологическая подоплека тех моделей потребительского поведения, которое демонстрировали советские военные и члены их семей.

Среди лейтмотивов социальной жизни - сталинская бдительность. Ее необходимо было сохранять советским гражданам во враждебном капиталистическом окружении, в непосредственной близости от союзников, перешедших в статус идейных врагов, - англичан, американцев и немцев. Книга открывает немало парадоксов, порожденных постоянным давлением идеологии.

Советский гражданин оказывался в окружении относительного изобилия - в сравнении с тем, что имели на родине его родные и близкие. Но сваговцы скоро остались без возможности к этому изобилию приобщиться. Разумеется, чем выше по иерархии находились служащие СВАГ, тем больше они могли найти возможностей, чтобы вывезти на родину центнеры и даже тонны заграничного “барахла”. Но никто не был застрахован от расплаты за беззастенчивый “вещизм”, который и вызывал зависть, и был чужд “моральному облику строителя коммунизма”. Для большинства же тех, кто находился ниже по иерархии, возможность воспользоваться случаем была чаще всего недоступна.

Поддерживать видимость респектабельности и обеспеченности советского военного за счет снабжения было невозможно. Сваговцы видели, что побежденные немцы живут значительно лучше победителей. Но критика снабжения была чревата. При удачном стечении обстоятельств она могла привести лишь к отметке в личной карточке, а при неудачном - к откомандированию обратно в Советский Союз и исключению из партии.

Далеко не последним парадоксом было “принуждение к добровольности” - слова, вынесенные в название части 5 книги. Практика знакома и по мирному времени: государственные займы, добровольная и пылкая подписка на которые демонстрировала лояльность к системе. Причем вызовом системе был не отказ, а подписка около минимального порога. Отказ же был просто немыслимой антисоветчиной.

“Маленький СССР” - капля, в которой отражается океан. На примере ограниченного и во времени, и в пространстве исторического феномена авторы показывают парадоксы, присущие советской системе с самого ее создания: конфликт индивидуального и коллективного; целесообразного с личной точки зрения и правильного - с общественной (не только на уровне “личность против коллектива”, но и на уровне внутреннего конфликта личности - самоцензуры); конфликт между фактами и идеологией. Это объединяет “Маленький СССР” и книгу Сергея Плохия о Чернобыле.

Мартин БУРКХАРДТ
“Краткая история цифровизации”

Москва, “Ад Маргинем Пресс”: ABCdesign, 2021

История цифровизации в изложении Мартина Буркхардта действительно краткая - книга требует лишь несколько часов для прочтения. Некоторые ее эпизоды могут быть знакомы тем, кто уже следовал рекомендациям этой рубрики, потому что связаны с развитием энергетики (“Энергия”, Ричард Роудс) или с развитием экономики США (“Капитализм в Америке. История”, Адриан Вулдридж и Алан Гринспен).

Историю цифровизации Буркхардт начинает не с изобретения компьютера, а с тех открытий и изобретений, которые были фундаментом идей, ставших для компьютера основополагающими. Речь идет об экспериментах с электричеством и осознании того, что оно распространяется практически мгновенно. И о таких ключевых моментах, как разделение управляющей программы и самой машины. На современном языке - это разделение компьютера на “хард” (комплектующие его платы и процессоры) и “софт” (программное обеспечение).

Эта революция была осуществлена еще в начале XIX века Жозефом Мари Жаккаром, изобретателем такого ткацкого станка, который мог эффективно и быстро ткать материю с любым узором: все зависело от того, как запрограммировать станок с помощью перфокарт. Да, по сути, таких же перфокарт, с помощью которых программировали полтора века спустя ЭВМ, когда они еще занимали целую комнату, а не помещались в кармане.

При всех достоинствах и важности изобретения Жаккара заметим, что Буркхардт не называет какого-то одного изобретателя компьютера. У компьютеризации, цифровизации - у всего того, что неразрывно сопровождает нашу жизнь и с чем многие из нас не имеют возможности расстаться, нет одного-единственного “отца-основателя”. Буркхардт показывает цепочку событий, которые привели к идеям, лежащим в основе электронно-вычислительных машин. Это электричество и программирование, которые друг с другом никак не связаны. Новые математические идеи и альтернативная логика, послужившие основой для бинарного кода. Изобретение ламповых транзисторов и полупроводников, из-за которых Кремниевая долина и получила свое название.

То есть компьютер оказывается не какой-то манной небесной, дарованной человечеству через некоего “светоча цифровизации”. Корни этих изобретений лежат в середине XVIII века, и по сути - это неизбежное следствие развития науки и техники.

Ольга ПИНЧУК
“Сбои и поломки. Этнографическое исследование труда фабричных рабочих”

Москва, Фонд поддержки социальных исследований “Хамовники”: Common Place, 2021

В серии уже известных нашему читателю этнографических и антропологических исследований, проведенных под эгидой фонда “Хамовники”, вышла книга Ольги Пинчук “Сбои и поломки”. Отдельные эпизоды исследования уже знакомы читателям “Солидарности”, но теперь под единой обложкой мы имеем цельное этнографическое исследование. Оно проводилось в течение года, с августа 2016 по август 2017-го, на конфетной фабрике в Московской области. Во избежание каких бы то ни было последствий для предприятия и персонала автор не указывает названия фабрики - в книге она фигурирует как Iriski: латиница подчеркивает факт, что фабрика принадлежит международному концерну.

В отличие от анкетирования, которое дает унифицированную, не застрахованную от погрешностей картину и не может показать разнообразные отклонения от нормы, формат включенного наблюдения позволяет заглянуть вглубь фабричной жизни и быта рабочих. Неизбежные частности позволяют проводить параллели между совершенно непохожими сферами трудовой деятельности и увидеть те же социальные паттерны, которые выявила в своем исследовании Ольга Пинчук. В обсуждении этой небольшой книги с другом нам удалось найти точно такие же критерии “нормального” и выделить такие же типичные модели поведения в сфере, очень далекой от конфетного производства, - в молекулярной биологии.

Исходя из названия “Сбои и поломки”, можно понять ракурс, который выбирает для себя исследователь. Автор сосредоточилась на отклонениях от нормы в фабричном производстве, на причинах сбоев в работе автоматики и на реакциях рабочих и начальства на эти производственные казусы.

Модели поведения, практикующиеся в ответ на нарушения в работе автоматики фабрики, обрисовывают характерные особенности российского производства. Несмотря на указания головного офиса не поднимать скорость машины свыше 800 оборотов, руководство фабрики ставит скорость на 1200. (Это произошло с приходом в руководство нового человека - дамы, которая до того, по слухам, уже не одну фабрику загубила, однако ее “штурмовщина” пользуется спросом.) По сути, это оголтелый капитализм, сросшийся с советским стремлением выполнить и перевыполнить план любой ценой. Повышение скорости привело к очень быстрому износу оборудования, но простой невозможен, и поломки должны устраняться быстро. Так что работники вынуждены буквально бегать вокруг машин, выполнять несколько ролей, сетовать на то, что у них всего две руки, и придумывать “костыли”, чтобы машина продолжала работать. Потому что, оказывается, проще и быстрее прибегнуть к смекалке, чем ждать, пока неполадка будет устранена по инструкции. Возможность ради этого останавливать производство на неопределенный срок не обсуждается в принципе.

Ольга пишет, что, когда ей удалось идеально настроить машину в самом начале смены, было крайне неуютно работать весь остальной день: нечем было заняться. Но сидеть на одном месте нельзя - начальство подумает, что она бездельничает. Ольга пишет о внутренней тревоге, неудобстве и томительном ожидании, что случится нечто, что освободит ее от внезапного безделья. Получается, что идеальная работа машины - это сбой нормы для работника.

Постоянная работа с поломками приводит к расширению компетенций оператора и необходимости проявлять сноровку и инженерную смекалку при изобретении “костылей”. В итоге номинальная квалификация рабочего не отражает его действительной способности успешно сладить с конкретной машиной. Его репутация как надежного работника, на которого можно оставить машину на время перерыва или после кого не страшно принять смену, не зависит от формальной квалификации, а зависит от знания конкретного агрегата, находчивости, аккуратности и других качеств, которые не так-то просто унифицировать для присвоения разряда.

Ольга Пинчук приходит к парадоксальному выводу об автоматизации: автоматизация и роботизация являются мнимыми. Благодаря всевозможным и часто возникающим сбоям и поломкам в оборудовании и браку автоматизация создает необходимость в большом количестве работников, чтобы обслуживать эту машину и работать с тем браком, который машина отследить (по крайней мере пока) не в состоянии. В свою очередь этот брак требует ручной обработки по модели, описанной автором в начале книги и в начале ее трудового пути.

Комментарии

Чтобы оставить комментарий войдите или зарегистрируйтесь на сайте!


Чтобы оставить комментарий войдите или зарегистрируйтесь на сайте



Если вам не пришло письмо со ссылкой на активацию профиля, вы можете запросить его повторно



Новости Партнеров
Все авторы


Новости СМИ2


Киномеханика