Конфликты и парадоксы

Внимательное чтение способно подарить радость маленького открытия, а в случае августовских книг - открытия неожиданных параллелей. Например, между катастрофой на Чернобыльской АЭС и обществом Советской военной администрации в Германии. Или между работой на конфетной фабрике в наши дни и историей цифровизации и кибернетизации. Есть ли параллели между этими двумя парами - это может решить читатель самостоятельно, если последует рекомендациям августа.

Сергей ПЛОХИЙ
“Чернобыль. История ядерной катастрофы”
Москва, “Новое издательство”, 2021

Книга “Чернобыль. История ядерной катастрофы” - вероятно, самое полное историческое исследование катастрофы на ЧАЭС. Профессор Гарвардского университета, специалист по истории Украины Сергей Плохий не только скрупулезно восстанавливает хронологию событий, но и вписывает причины и следствия катастрофы в историю развития (а точнее - развала) СССР и преображения Украинской ССР в независимую Украину.

Книга читается как увлекательный роман, но не перестает быть историческим исследованием. Автор начинает с XXVII съезда КПСС, состоявшегося за пару месяцев до катастрофы. Одним из делегатов съезда был Виктор Брюханов, директор Чернобыльской АЭС, позже осужденный в числе виновников катастрофы. Плохий пользуется воспоминаниями участников, архивными и опубликованными документами, касающимися Чернобыльской катастрофы или последовавших событий.

Восстанавливая почти что поминутно цепочку событий в ту ночь, Сергей Плохий не позволяет себе делать выводы о том, кто виновен в катастрофе. Он остается историком, а не экспертом по атомной энергетике (хотя встречающийся ликбез по принципам работы атомного реактора очень уместен). Читатель сам решит, соглашаться или нет с выводами расследований причин взрыва реактора. Расследований было несколько, и первое же привело на скамью подсудимых руководство станции - директора Брюханова, главного инженера Николая Фомина, его заместителя Анатолия Дятлова, начальника реакторного цеха № 2 Александра Коваленко, начальника смены Бориса Рогожкина, а также инспектора Госатомэнергонадзора Юрия Лаушкина.

Позже, в кипучие 1990-е годы, люди, которые прежде публично обвиняли персонал электростанции, изменили свою точку зрения и обрушились с обвинениями на тех, кто был выше администрации ЧАЭС. Они оправдывали осужденных - как подчиненных более высокому, прежде всего партийному, начальству. Но позднейшие выводы о виновниках катастрофы, в частности о тех, кого уже было невозможно привлечь к ответственности, делались в совершенно ином историческом и политическом контексте.

Противоречие между личным и в широком смысле слова “советским” мы видим не только в обстоятельствах, предшествовавших катастрофе, но и в действиях по ликвидации ее последствий, когда даже эксперты, прибывшие в Припять, не могли поверить, что у них под ногами горит графит из реактора - а значит, реактор взорвался. Это же видно и в разнице в поведении главного инженера Фомина и его зама Дятлова. Первый чувствовал личную ответственность и даже пытался покончить с собой. Второй же, наоборот, обвинял тех, кто конструировал и строил реактор, в частности президента АН СССР Анатолия Александрова. Но такому обвинению не могли дать ход по политическим соображениям - это означало бы признанать крупное поражение советской науки, самой передовой, а этого же просто не может быть.

Одной из косвенных причин аварии была парадигма советского труда, которая ставила коллектив ЧАЭС между двух огней. Персонал был обязан выдавать план по энергоснабжению и ни в коем случае не подвести высшее начальство (да и себя не обидеть - невыполнение плана чревато последствиями). То есть работники той злополучной смены не могли подвести начальство станции; начальство станции отчитывалось перед начальством в Киеве; те в свою очередь были зависимы от Москвы; а Москва должна была держать марку и сохранять лицо. Именно эта ступенчатая порука и привела к тому, что действия 26 апреля 1986 года привели к взрыву реактора. А святая вера в советскую науку, нежелание ни признавать ошибки, ни видеть очевидное привели к тому, что очень долго сам взрыв реактора замалчивался, а то и вовсе не замечался. Даже те, кто мог бы заявить о взрыве, кажется, неосознанно старались его не замечать.

Власти долго молчали о случившемся - факт, но в книге мы видим, что ни Киев, ни Москва долгое время не могли самим себе ответить, что же действительно произошло на ЧАЭС. Но, безусловно, справедливо замечание автора о своеобразной иерархии донесения правды из Москвы: сначала своим друзьям из соцлагеря, потом своим врагам из капиталистического лагеря и уж затем советскому народу.

В начале книги автор заявляет, что его задачей является связать катастрофу на ЧАЭС с последующим развалом СССР. Разумеется, Плохий не считает лишь катастрофу 26 апреля 1986 года главной причиной разрушения Советской империи. Однако его аргументы убеждают, что катастрофа была еще одним гвоздем в гроб СССР. Ближе к концу книги (часть 6 посвящена политическим процессам, которые имели место после катастрофы) Плохий показывает, как украинские “зеленые” и экоактивисты, сплотившись, приняли непосредственное участие в формировании независимой Украины. И как раз долгое замалчивание московским руководством факта катастрофы воспринималось украинцами как еще одно свидетельство (наряду с голодом 1930-х годов) крайне пренебрежительного отношения Москвы к Украине.

Владимир КОЗЛОВ, Марина КОЗЛОВА
“Маленький СССР” и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945 - 1949”
Москва, “Новое литературное обозрение”, 2021

Это первая в отечественной исторической литературе книга, целиком посвященная социальной истории Советской военной администрации в Германии (СВАГ), которая просуществовала с 1945 по 1949 год на территории Восточной Германии. Историки и раньше обращались к этой теме, но публикации не выходили за пределы научных журналов. Теперь мы имеем возможность познакомиться с этим очень интересным периодом развития советского общества в условиях своеобразного “филиала”.

Источниками для работы послужило большое количество архивных материалов. Исследование посвящено социальным и отчасти психологическим аспектам жизни в советской оккупационной зоне. И даже когда авторы говорят о консьюмеризме среди сваговцев, они менее склонны приводить цифры. Авторов больше интересует социальная и психологическая подоплека тех моделей потребительского поведения, которое демонстрировали советские военные и члены их семей.

Среди лейтмотивов социальной жизни - сталинская бдительность. Ее необходимо было сохранять советским гражданам во враждебном капиталистическом окружении, в непосредственной близости от союзников, перешедших в статус идейных врагов, - англичан, американцев и немцев. Книга открывает немало парадоксов, порожденных постоянным давлением идеологии.

Советский гражданин оказывался в окружении относительного изобилия - в сравнении с тем, что имели на родине его родные и близкие. Но сваговцы скоро остались без возможности к этому изобилию приобщиться. Разумеется, чем выше по иерархии находились служащие СВАГ, тем больше они могли найти возможностей, чтобы вывезти на родину центнеры и даже тонны заграничного “барахла”. Но никто не был застрахован от расплаты за беззастенчивый “вещизм”, который и вызывал зависть, и был чужд “моральному облику строителя коммунизма”. Для большинства же тех, кто находился ниже по иерархии, возможность воспользоваться случаем была чаще всего недоступна.

Поддерживать видимость респектабельности и обеспеченности советского военного за счет снабжения было невозможно. Сваговцы видели, что побежденные немцы живут значительно лучше победителей. Но критика снабжения была чревата. При удачном стечении обстоятельств она могла привести лишь к отметке в личной карточке, а при неудачном - к откомандированию обратно в Советский Союз и исключению из партии.

Далеко не последним парадоксом было “принуждение к добровольности” - слова, вынесенные в название части 5 книги. Практика знакома и по мирному времени: государственные займы, добровольная и пылкая подписка на которые демонстрировала лояльность к системе. Причем вызовом системе был не отказ, а подписка около минимального порога. Отказ же был просто немыслимой антисоветчиной.

“Маленький СССР” - капля, в которой отражается океан. На примере ограниченного и во времени, и в пространстве исторического феномена авторы показывают парадоксы, присущие советской системе с самого ее создания: конфликт индивидуального и коллективного; целесообразного с личной точки зрения и правильного - с общественной (не только на уровне “личность против коллектива”, но и на уровне внутреннего конфликта личности - самоцензуры); конфликт между фактами и идеологией. Это объединяет “Маленький СССР” и книгу Сергея Плохия о Чернобыле.

Мартин БУРКХАРДТ
“Краткая история цифровизации”
Москва, “Ад Маргинем Пресс”: ABCdesign, 2021

История цифровизации в изложении Мартина Буркхардта действительно краткая - книга требует лишь несколько часов для прочтения. Некоторые ее эпизоды могут быть знакомы тем, кто уже следовал рекомендациям этой рубрики, потому что связаны с развитием энергетики (“Энергия”, Ричард Роудс) или с развитием экономики США (“Капитализм в Америке. История”, Адриан Вулдридж и Алан Гринспен).

Историю цифровизации Буркхардт начинает не с изобретения компьютера, а с тех открытий и изобретений, которые были фундаментом идей, ставших для компьютера основополагающими. Речь идет об экспериментах с электричеством и осознании того, что оно распространяется практически мгновенно. И о таких ключевых моментах, как разделение управляющей программы и самой машины. На современном языке - это разделение компьютера на “хард” (комплектующие его платы и процессоры) и “софт” (программное обеспечение).

Эта революция была осуществлена еще в начале XIX века Жозефом Мари Жаккаром, изобретателем такого ткацкого станка, который мог эффективно и быстро ткать материю с любым узором: все зависело от того, как запрограммировать станок с помощью перфокарт. Да, по сути, таких же перфокарт, с помощью которых программировали полтора века спустя ЭВМ, когда они еще занимали целую комнату, а не помещались в кармане.

При всех достоинствах и важности изобретения Жаккара заметим, что Буркхардт не называет какого-то одного изобретателя компьютера. У компьютеризации, цифровизации - у всего того, что неразрывно сопровождает нашу жизнь и с чем многие из нас не имеют возможности расстаться, нет одного-единственного “отца-основателя”. Буркхардт показывает цепочку событий, которые привели к идеям, лежащим в основе электронно-вычислительных машин. Это электричество и программирование, которые друг с другом никак не связаны. Новые математические идеи и альтернативная логика, послужившие основой для бинарного кода. Изобретение ламповых транзисторов и полупроводников, из-за которых Кремниевая долина и получила свое название.

То есть компьютер оказывается не какой-то манной небесной, дарованной человечеству через некоего “светоча цифровизации”. Корни этих изобретений лежат в середине XVIII века, и по сути - это неизбежное следствие развития науки и техники.

Ольга ПИНЧУК
“Сбои и поломки. Этнографическое исследование труда фабричных рабочих”
Москва, Фонд поддержки социальных исследований “Хамовники”: Common Place, 2021

В серии уже известных нашему читателю этнографических и антропологических исследований, проведенных под эгидой фонда “Хамовники”, вышла книга Ольги Пинчук “Сбои и поломки”. Отдельные эпизоды исследования уже знакомы читателям “Солидарности”, но теперь под единой обложкой мы имеем цельное этнографическое исследование. Оно проводилось в течение года, с августа 2016 по август 2017-го, на конфетной фабрике в Московской области. Во избежание каких бы то ни было последствий для предприятия и персонала автор не указывает названия фабрики - в книге она фигурирует как Iriski: латиница подчеркивает факт, что фабрика принадлежит международному концерну.

В отличие от анкетирования, которое дает унифицированную, не застрахованную от погрешностей картину и не может показать разнообразные отклонения от нормы, формат включенного наблюдения позволяет заглянуть вглубь фабричной жизни и быта рабочих. Неизбежные частности позволяют проводить параллели между совершенно непохожими сферами трудовой деятельности и увидеть те же социальные паттерны, которые выявила в своем исследовании Ольга Пинчук. В обсуждении этой небольшой книги с другом нам удалось найти точно такие же критерии “нормального” и выделить такие же типичные модели поведения в сфере, очень далекой от конфетного производства, - в молекулярной биологии.

Исходя из названия “Сбои и поломки”, можно понять ракурс, который выбирает для себя исследователь. Автор сосредоточилась на отклонениях от нормы в фабричном производстве, на причинах сбоев в работе автоматики и на реакциях рабочих и начальства на эти производственные казусы.

Модели поведения, практикующиеся в ответ на нарушения в работе автоматики фабрики, обрисовывают характерные особенности российского производства. Несмотря на указания головного офиса не поднимать скорость машины свыше 800 оборотов, руководство фабрики ставит скорость на 1200. (Это произошло с приходом в руководство нового человека - дамы, которая до того, по слухам, уже не одну фабрику загубила, однако ее “штурмовщина” пользуется спросом.) По сути, это оголтелый капитализм, сросшийся с советским стремлением выполнить и перевыполнить план любой ценой. Повышение скорости привело к очень быстрому износу оборудования, но простой невозможен, и поломки должны устраняться быстро. Так что работники вынуждены буквально бегать вокруг машин, выполнять несколько ролей, сетовать на то, что у них всего две руки, и придумывать “костыли”, чтобы машина продолжала работать. Потому что, оказывается, проще и быстрее прибегнуть к смекалке, чем ждать, пока неполадка будет устранена по инструкции. Возможность ради этого останавливать производство на неопределенный срок не обсуждается в принципе.

Ольга пишет, что, когда ей удалось идеально настроить машину в самом начале смены, было крайне неуютно работать весь остальной день: нечем было заняться. Но сидеть на одном месте нельзя - начальство подумает, что она бездельничает. Ольга пишет о внутренней тревоге, неудобстве и томительном ожидании, что случится нечто, что освободит ее от внезапного безделья. Получается, что идеальная работа машины - это сбой нормы для работника.

Постоянная работа с поломками приводит к расширению компетенций оператора и необходимости проявлять сноровку и инженерную смекалку при изобретении “костылей”. В итоге номинальная квалификация рабочего не отражает его действительной способности успешно сладить с конкретной машиной. Его репутация как надежного работника, на которого можно оставить машину на время перерыва или после кого не страшно принять смену, не зависит от формальной квалификации, а зависит от знания конкретного агрегата, находчивости, аккуратности и других качеств, которые не так-то просто унифицировать для присвоения разряда.

Ольга Пинчук приходит к парадоксальному выводу об автоматизации: автоматизация и роботизация являются мнимыми. Благодаря всевозможным и часто возникающим сбоям и поломкам в оборудовании и браку автоматизация создает необходимость в большом количестве работников, чтобы обслуживать эту машину и работать с тем браком, который машина отследить (по крайней мере пока) не в состоянии. В свою очередь этот брак требует ручной обработки по модели, описанной автором в начале книги и в начале ее трудового пути.